Во сне: теория заговора

—  Ее отец, —  сказала она. —  Я, очевидно, никогда не видела его, но он был из аристократии или что-то вроде этого, землевладелец. Она правда никогда не говорила о нем.Ей было вроде как два или три года, когда он умер, и ты, значит, говоришь, что он писал письма младенцу?

—  Полагаю, да.

Она шагает, думает, переваривает, переспрашивает меня. Даже забавно за этим наблюдать.

—  Ее семья перебралась в Америку после его смерти. Им пришлось бежать от Франко. Они потеряли все. Ты знаешь об этом?

—  Не припомню.

—  Правда? Я думала у тебя та еще память, стихи и все прочее. А что насчет писем? Их ты помнишь?

—  Она мне их прислала.Они были на кастильском наречии, разумеется, и в довольно плохом состоянии физически, как ты можешь догадаться. У меня был человек, который прочитал их мне, и я ответил твоей матери на ее вопросы. Это не заняло много времени. Я написал ей письмо, она прислала короткое письмо с благодарностью, и все. Спустя несколько лет стали приходить письма от твоего отца, который, полагаю, узнал обо мне от нее».

—  Эти письма все еще у тебя?

—  Нет.

—  Ты не оставил их?

—  Я ничего не оставлял, —  говорю я. —  Ну, —  добавляю, теребя нос Майи, —  принадлежащего ей.

—  А как моя мама могла найти твою книгу?

—  Понятия не имею. Она попросила, вселенная ответила.

—  И ты отправил ей обратно письма ее отца?

—  Да.

—  Я перебрала все ее вещи, но не видела их.

—  Может, она развела небольшой огонь и бросила их туда?

—  Зачем бы ей так поступать?

—  Я просто предположил, но точно не знаю, что она могла с ними сделать.

—  С чего бы тебе такое предположить?

—  Горят хорошо.

—  Ого. И ее устроили твои объяснения по поводу писем отца?

—  Разумеется.

—   Разумеется? 

—  Мои объяснения были очевидно верными. Возможно, она и сама все понимала, когда связалась со мной, но ей нужно было подтверждение. Это довольно очевидно.

—  Что очевидно? Что ее отец не любил войну? Что он скучал по маленькой дочери?

Вдалеке вспыхивает молния. Гром скорее чувствуется, чем слышится.

—  Эти письма были процессом духовного саморазрушения [autolysis] твоего деда. Не просто записи о его перерождении, но и средство перерождения. Каким-то образом твоя мама услышала о духовном саморазрушении —  она использовала это понятие в своем письме, —  нашла меня, спросила, и я ответил ей —  да, ее отец проходил через тот же процесс, что описан в «Прескверной штуке». Процесс принял форму писем, адресованных маленькой дочери, но на самом деле там описывалось, как он разрушал собственное эго.

Она смотрит на меня тем же тысячемильным взглядом, который я заприметил еще много лет назад. Я жду.

—  Ты имеешь в виду, что мой дед был, ну, просветленным? Как ты?

—  Зависит от того, как долго он прожил после того письма, что я видел, но я бы сказал да, он, вероятно, полностью завершил начальный процесс. Повысился в звании, в некотором роде.

—  Я имею в виду —  просветленный  просветленный? В твоем смысле этого слова? Вроде как пробудившийся ото сна? Осознавший Истину и все такое?

—  Да, с учетом того, что это на самом деле не имеет отношения к духовности. Это естественный жизненный процесс, и однажды начавшись, он не останавливается.

—  Но почему? Из-за войны?

—  Определенно это один из факторов. Экстремальные обстоятельства благоприятны для пробуждения. Война была чем-то вроде реальности в концентрированном виде, намного более интенсивной, чем, скажем, сидение в ашраме или вроде того.

—  А какие там еще были факторы?

—  Понятия не имею. О боже, это уже слишком.

Она пьет свое вино и садится. Она садится и снова встает. Она садится, положив руки на бедра, словно собирается наброситься на меня с бранью, потом опять начинает шагать. На ее фоне даже наша буря уже не так заметна.

—  По большей части письма были очень бурными и явно не предназначались для ребенка, —  продолжаю я, —  и все же это действительно были письма к дочери. Похоже, что это была его реакция на ряд все более мощных откровений, которые снисходили на него слишком быстро, чтобы с ними справиться, и он был вынужден обратиться к их записыванию. Возможно, письма служили не только для размышлений, но и для переваривания вулканирующих эмоций. Может, он взрывался, чтобы выразить то, через что проходил, но не мог поделиться этим с однополчанами, и поэтому записывал то, что изливалось из него, едва скрывая это под видом писем к маленькой дочке.

—  Но почему? Зачем скрывать это все? Почему просто не писать дневник?