Во сне: теория заговора

— Процесс духовного саморазрушения, использование письма, чтобы сосредоточить и усилить силу нашего разума, чтобы переварить все более мощные и сложные эмоции, естественным образом усовершенствуется, если намеренно выполняется для кого-то определенного, но этот кто-то необязательно должен на самом деле это читать или отвечать. Наоборот, так даже лучше. Я делал это, словно писал книгу для воображаемых читателей. Я написал больше десятка черновиков и сжег их все. Мелвилл писал это как книгу с одним большим запутанным черновиком. Некоторые люди адресовались ко мне. Ребенок —  настоящий или воображаемый, невидимый друг, идеализируемый наставник, кто-то из прошлого: это помогает почувствовать, что ты на самом деле чему-то учишь и чем-то делишься, и тогда процесс работает намного лучше, чем если бы я просто делал это для себя. Когда ты погружаешься в это, то чувствуешь, что так и должно быть.

—  А этот опыт, у деда, был похож на твой? Не такой, как у меня?

—  Да, опыт твоего деда был очень усилен обстоятельствами. Возможно, он пережил бурное пробуждение еще до того, как стал писать. Письмо было его попыткой найти смысл по ходу развертывания процесса.

—  Звучит так, будто он был его жертвой.

—  Так всегда и бывает.

Ее расхаживание противоречит тихому вечеру, огню и вину. Думали, будет буря, а она упорно не приходит. Если бы я мог сделать заставку, как на экране компьютера, то это была бы драма: цифровой Просперо, призывающий бурю.

—  Так это просто совпадение, что я прошла через эту свою штуку и появился ты, а теперь мой дед, которого я никогда не видела, —  и он каким-то образом… Нет,  правда ? Это все одно большое совпадение?

—  Я не случайность, как ты предполагаешь, я не кто-то незакономерный или неправдоподобный. Я, скорее, паттерн.

—  В смысле?

—  Для меня, с моей перспективы, все является совпадением, все течет вместе. Это гармония, энергетическое равновесие, паттерн.

—  Хорошо, хорошо, и это касается всего? Бог ты мой, а еще что есть?

— Присядь, пожалуйста.

—  Что?

—  Может, тебе будет удобнее присесть? —  говорю я.

Она снова упирается в меня своим взглядом и не садится. Я все равно продолжаю.

—  Ладно, у меня действительно слабая память, как мышца, которая больше не используется. Моя еще та память, как ты ее назвала, из тех времен, когда я был ребенком, и тогда она не была настолько странной. Поэзия теснит музыку в моей голове, и я оставляю ее. В основном, когда я был молод, но и позже тоже, как в последнем письме твоего деда, которое я запомнил, наверное, потому, что оно не было частью процесса, это было прощание с кем-то очень важным для него, в его мыслях, в его самые тяжелые времена.

Теперь она села.

—  Ты помнишь его последнее письмо?

—  Сделал копию. Я носил его с собой и прочитал всего один раз. Оно застряло у меня в голове.

—  По-английски или по-испански?

—  По-испански. Я не помню точно, но основной смысл ясен. Думаю, он знал, что достиг конца процесса и в принципе понял, что покончил со своей жизнью. Такое у меня ощущение.

—  Хорошо. Боже. Можешь его мне пересказать?

—  Возможно, что-то забылось или изменилось со временем, но я могу попытаться.

Я пробегаю по своим мыслям, чтобы убедиться, что оно на месте. Откидываюсь, закрываю глаза и читаю по своей странной памяти, а она переводит с помощью своего посредственного испанского.

—   Querida Izzie , —  говорю я.

—  Моя дорогая маленькая Изабель, —  вторит она.

—   Ma temo que esta debe ser la última carta que te escriba.

—  Боюсь, что письмо, которое я тебе пишу, последнее.

—   Has sido para mí fuente de gran felicidad en vida y de gran tristeza ahora que tengo que dejarla .

—  Ты была в моей жизни источником огромного счастья, а теперь великой печали, потому что я должен уйти.

—   Te ruego no te etristezcas por mí, sino que atesores mi recuerdo y pienses en mí en los momentos tranquilos .

—  Я прошу тебя не печалиться обо мне, но помнить меня и думать обо мне в самые безмятежные твои минуты.

—   He cambiado y ahora soy distino a la última vez que te besé las mejillas y la frente .

—  Я изменился и теперь уже не тот, что был в последний раз, когда я целовал твои щечки и лобик.

—  Ojalá pudiera decir que he ganado algo de sabiduria para poder dejarte en herencia, pero soy menos sabio ahora de lo que lo he sido nunca.

—  Жаль, нельзя сказать, что мне удалось достичь какой-нибудь мудрости, чтобы оставить ее тебе в наследство, но я теперь менее мудр, чем был когда-либо.