Во тьме безмолвной под холмом

– Тут где-то лежат бутылки с кипятком, – сказала она Кейт. – Принеси мне парочку. – Посмотрев на Элли, она пожала плечами. – Делаем, что в наших силах.

– De profundis, – прошептала Мэдлин. Ее глаза снова закатились. – De profundis, Domine. Fiat lux. Fiat lux.

– О чем это она? – спросила Элли.

– Я бы сказала, что она говорит на языках[18], – ответила Милли, – но по-моему, это латынь.

– Похоже на то. – Ноэль наклонился, открыл рот, но не успел ничего сказать, как Мэдлин снова заговорила, на этот раз громче:

– Внизу, во тьме, в предвечной тьме. В глубинах Хаоса вижу их шевеление. Великаны. Тирсы. Они восстанут! Восстанут! Из Гиннунгагапа, с трупного берега Настрёнда, Ймир и его отродье, Вёрнир и Сурт, Восуд и Хирроккин, переходят Черную реку в поисках ненавистного света. Они восстанут! Восстанут! Из Дубноса, из Дома Донна, явятся Йсбаддаден и Кантриг Бвт, Бендит-и-Мамау с грозными кораниаидами у них в свите! Из Ганзира и Иркаллы придут Абзу, Тиамат, Эребос и Никс с сонмами акрабуамелу, чей взгляд – сама смерть! Тоху ва-боху. Тоху ва-боху. Внизу, в пасти Хаоса, Апеп, Тифон, Эвримедон, Айгайон предчувствуют окончательную смерть солнца! Из Бездны поднимаются Чернобог, Уиро, Лотан, Тлальтекухтли! В глубинном предвечном мраке обитают Унхцегила, Туннану, Фалак, Иллуянка! Из древней ночи приходят Вритра, Амацу-Микабоши, Батара Кала, Ниргали, Раван и маршируют легионы Кравьяда. Они поднимаются! Они поднимаются! Старые боги просыпаются, солнце умирает. Вода и твердь погибнут, и предвечная ночь наступит навсегда. De profundis, Domine! De profundis! Fiat lux! Fiat lux!

Ее глаза закрылись. Она заснула.

– Это что сейчас было? – спросила Элли.

– Черт побери, если б я знал, – сказал Ноэль. – Последние слова были на латыни, и где-то в середине я услышал валлийский, но остальное…

Некоторое время все молчали. Сказать было нечего.

Выйдя из палатки, Элли почувствовала запах жарящегося бекона. Несмотря на стойкий запах от раны Мэдлин, в животе заурчало; она не могла вспомнить, когда в последний раз толком поела. Она проследила, откуда исходит запах, – от ряда побитых мангалов, которые установил Вазончик. Ешьте, пейте, веселитесь – нынче ночью все умрем.

Вазончик сунул ей половину багета с беконом, и Элли бродила по лагерю, хрустя им. Хлеб оказался черствым, бекон и близко не был таким хрустящим, как она любила, но сейчас это – пища богов. Не говоря уже о том, что это, возможно, последний сэндвич с беконом, который она съест: остались только консервы и сушеные продукты. Впрочем, не факт, что хоть кому-то суждено прожить достаточно долго, чтобы снова проголодаться.

Почувствовав у ног какую-то возню, она глянула вниз и увидела Рубена, который смотрел на нее с одухотворенным видом раннехристианского аскета, уморившего себя голодом за веру. Он изрядно подпортил впечатление, пару раз облизнувшись.

– Ты небось уже на половину своего веса налопался, мелкий засранец, – проворчала Элли, но оторвала ему кусок багета. Рубен, виляя хвостом, рысью побежал за ней.

– Элли?

Это была Джесс Харпер, с ребенком в слинге. Она тут же попятилась, словно ожидая, что ее прогонят.

– Да, милая?

«Милая». Лицо Джесс сразу просветлело.

– Привет, – сказала она. – Вы в порядке?

– Бывало и хуже, – ответила Элли.

Джесс кивнула. Помолчав немного, она заговорила:

– Викарий проснулась.

– Да?

– Доктор Эммануэль… то есть Милли… просила вам передать. Она проснулась и в сознании.

– В сознании?

– Да. В сознании. Хочет с вами поговорить.

– Милли?

– Викарий. Говорит, это очень важно.

Элли хотелось закурить, и она вспомнила о сигаретах в кармане. Что ж, с этим придется подождать… Она вздохнула.

– Ладно. Веди, Макдуф[19].

Джесс нахмурилась, не поняв шутки, но пожала плечами и направилась к палатке Мэдлин. Потирая глаза, Элли последовала за ней.

53

Джесс расстегнула молнию на пологе палатки и вошла внутрь, почти не пригибаясь. Элли, пригнувшись, последовала за ней. Внутри ее встретил теплый воздух и неприятный запах. Много лет назад, когда она навещала в больнице умирающую бабушку, у старушки на соседней кровати открылись пролежни, и ей приходилось регулярно менять повязки. Вонь при этом была очень похожа на ту, что Элли ощущала сейчас – запах инфекции и разложения, притаившейся рядом смерти, – но тут была какая-то особая, чужеродная горечь.

Малыш Джесс захныкал.

– Секундочку, – сказала та и вышла из палатки.

Милли усадила Мэдлин, прислонив к горе подушек и старых диванных валиков; лицо викария было цвета прокисшего молока, но на щеках проступил румянец и она больше не потела. Она смогла даже улыбнуться.

– Привет, подружка.

– Утречка.

– Есть закурить?

– Эй, – возмутилась Милли.

– Да ладно, док. Хуже уже не будет.

Милли потупилась. Мэдлин закатила глаза и пробурчала:

– Душнила чертова. – Она снова повернулась к Элли. – Ладно, нафиг. Пока я еще соображаю, нам нужно поговорить.

– Хорошо.

– Рубен?

– Он в порядке. Только что выцыганил у меня половину багета с беконом.

Мэдлин с усмешкой заметила:

– Он мастер изображать голодного сиротинушку.

В палатку вернулась Джесс.

– Тара посидит с Джоэлем.