Во весь голос

                                                       и разных.

Многие

               пользуются

                                     напостовской тряскою,

с тем

          чтоб себя

                            обозвать получше.

– Мы, мол, единственные,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$мы пролетарские… —

А я, по-вашему, что —

                                          валютчик?

Я

   по существу

                          мастеровой, братцы,

не люблю я

                      этой

                              философии ну́довой.

Засучу рукавчики:

                                  работать?

                                                    драться?

Сделай одолжение,

                                     а ну́, давай!

Есть

         перед нами

                               огромная работа —

каждому человеку

                                  нужное стихачество.

Давайте работать

                                 до седьмого пота

над поднятием количества,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$над улучшением качества.

Я меряю

                 по коммуне

                                       стихов сорта,

в коммуну

                    душа

                              потому влюблена,

что коммуна,

                         по-моему,

                                            огромная высота,

что коммуна,

                         по-моему,

                                            глубочайшая глубина.

А в поэзии

                     нет

                           ни друзей,

                                              ни родных,

по протекции

                          не свяжешь

                                                рифм лычки́.

Оставим

                 распределение

                                             орденов и наградных,

бросим, товарищи,

                                     наклеивать ярлычки.

Не хочу

              похвастать

                                   мыслью новенькой,

но по-моему —

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$утверждаю без авторской спеси —

коммуна —

                     это место,

                                        где исчезнут чиновники

и где будет

                    много

                                стихов и песен.

Стоит

            изумиться

                                рифмочек парой нам —

мы

      почитаем поэтика гением.

Одного

              называют

                                 красным Байроном,

другого —

                   самым красным Гейнем.

Одного боюсь —

                                за вас и сам, —

чтоб не обмелели

                                 наши души,

чтоб мы

               не возвели

                                   в коммунистический сан

плоскость раешников

                                          и ерунду частушек.

Мы духом одно,

                               понимаете сами:

по линии сердца

                                нет раздела.

Если

         вы не за нас,

                                 а мы

                                          не с вами,

то черта ль

                     нам

                            остается делать?

А если я

               вас

                     когда-нибудь крою

и на вас

               замахивается

                                        перо-рука,

то я, как говорится,

                                      добыл это кровью,

я

  больше вашего

                               рифмы строгал.

Товарищи,

                     бросим

                                   замашки торгашьи

– моя, мол, поэзия —

                                          мой лабаз! —

всё, что я сделал,

                                 все это ваше —

рифмы,

               темы,

                          дикция,

                                         бас!

Что может быть

                              капризней славы

                                                              и пепельней?

В гроб, что ли,

                            брать,

                                       когда умру?

Наплевать мне, товарищи,

                                                   в высшей степени

на деньги,

                   на славу

                                   и на прочую муру!

Чем нам

                 делить

                              поэтическую власть,

сгрудим

               нежность слов

                                           и слова-бичи,

и давайте

                  без завистей

                                          и без фамилий

                                                                      класть

в коммунову стройку

                                        слова-кирпичи.

Давайте,

                товарищи,

                                    шагать в ногу.

Нам не надо

                        брюзжащего

                                                лысого парика!

А ругаться захочется —

                                            врагов много

по другую сторону

                                   красных баррикад.

1926

Фабрика бюрократов

Его прислали

                          для проведенья режима.

Средних способностей.

                                             Средних лет.

В мыслях – планы.

                                     В сердце – решимость.

В кармане – перо

                                   и партбилет.

Ходит,

            распоряжается энергичным жестом.

Видно —

                 занимается новая эра!

Сам совался в каждое место,

всех переглядел —

                                   от зава до курьера.

Внимательный

                             к самым мельчайшим крохам,

вздувает

                сердечный пыл…

Но бьются

                    слова,

                               как об стену горохом,

об —

         канцелярские лбы.

А что канцелярии?

                                    Внимает, мошенница!

Горите

             хоть солнца ярче, —

она

       уложит

                     весь пыл в отношеньица,

в анкетку

                  и в циркулярчик.

Бумажку

                 встречать

                                   с отвращением нужно.

А лишь

              увлечешься ею, —

то через день

                         голова заталмужена

в бумажную ахинею.

Перепишут всё

                             и, канителью исходящей нитясь,

на доклады

                      с папками идут:

– Подпишитесь тут!

                                        Да тут вот подмахнитесь!..

И вот тут, пожалуйста!..

                                             И тут!..

                                                          И тут!.. —

Пыл

         в чернила уплыл

                                         без следа.

Пред

          в бумагу

                          всосался, как клещ…

Среда —

это

      паршивая вещь!!

Глядел,

              лицом

                          белее мела,

сквозь канцелярский мрак.

Катился пот,

                        перо скрипело,

рука свелась

                        и вновь корпела, —

но без конца

                        громадой белой

росла

гора бумаг.

Что угодно

                     подписью подляпает,

и не разберясь:

                             куда,

                                       зачем,

                                                   кого?

Собственную

                          тетушку

                                         назначит римской папою.

Сам себе

                 подпишет

                                    смертный пригово́р.

Совести

                партийной

                                     слабенькие писки

заглушает

                   с днями

                                  исходящий груз.

Раскусил чиновник

                                      пафос переписки,

облизнулся,

                       въелся

                                    и – вошел во вкус.

Где решимость?

                              планы?

                                            и молодчество?

Собирает канцелярию,

                                            загривок мыля ей.

– Разузнать

                        немедля

                                        имя-отчество!

Как

        такому

                     посылать конверт

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$с одной фамилией??! —

И опять

               несется

                             мелким лайцем:

– Это так-то службу мы несем?!

Написали просто

                                  «прилагается»

и забыли написать

                                    «при сем»! —

В течение дня

страну наводня

потопом

                 ненужной бумажности,

в машину

                   живот

уложит —

                   и вот

на дачу

              стремится в важности.

Пользы от него,

                               что молока от черта,

что от пшенной каши —

                                              золотой руды.

Лишь растут

                        подвалами

                                             отчеты,

вознося

               чернильные пуды.

Рой чиновников

                                с недели на́ день

аннулирует

                      октябрьский гром и лом,

и у многих

                     даже

                              проступают сзади

пуговицы

                   дофевральские

                                                с орлом.

Поэт

          всегда

                      и добр и галантен,

делиться выводом рад.

Во-первых:

                      из каждого

                                          при известном таланте

может получиться

                                   бюрократ.

Вывод второй

                           (из фельетонной водицы

вытекал не раз

                            и не сто):

коммунист не птица,

                                        и незачем обзаводиться

ему

       бумажным хвостом.

Третий:

              поднять бы его за загривок

от бумажек,

                      разостланных низом,

чтоб бумажки,

                           подписанные

                                                     прямо и криво,

не заслоняли

                         ему

                                коммунизм.

1926

Товарищу Нетте – пароходу и человеку

Я недаром вздрогнул.

                                         Не загробный вздор.

В порт,

             горящий,

                               как расплавленное лето,

разворачивался

                              и входил

                                               товарищ «Теодор

Нетте».

Это – он.

                   Я узнаю́ его.

В блюдечках-очках спасательных кругов.

– Здравствуй, Нетте!

                                         Как я рад, что ты живой

дымной жизнью труб,

                                          канатов

                                                         и крюков.

Подойди сюда!

                             Тебе не мелко?

От Батума,

                     чай, котлами покипел…

Помнишь, Нетте, —

                                       в бытность человеком

ты пивал чаи

                         со мною в дипкупе?

Медлил ты.

                      Захрапывали сони.

Глаз

        кося

                 в печати сургуча,

напролет

                  болтал о Ромке Якобсоне

и смешно потел,

                                стихи уча.

Засыпал к утру.

                             Курок

                                         аж палец свел…

Суньтеся —

                      кому охота!

Думал ли,

                   что через год всего

встречусь я

                     с тобою —

                                        с пароходом.

За кормой лунища.

                                    Ну и здо́рово!

Залегла,

               просторы на́двое порвав.

Будто на́век