Во времена перемен

После этого я два года в ординатуре систематически вела группы, как санфака, так и лечфака, и в ученики ко мне попали Саша Туев и Саша Плаксин, оба будущие профессора и заведующие кафедрами института. Тогда они пригласили меня на выпускной вечер, как «самделишного» преподавателя, провожали меня домой и перебудили воплями квартал в пять часов утра, радуясь освобождению и еще не зная, что сами будут заниматься обучением всю жизнь, и что через много лет мы будем сидеть рядом на ученом совете.

Платить ординаторам тогда не имели права, поэтому С.Ю. оформил на почасовую оплату Энгелину Захаровну Козлову, которая уже закончила ординатуру и была у нас лечащим врачом. Я работала, она получала деньги, отдавала их мне, а у нее еще вычитали с дохода партийные взносы. Так С.Ю. ухитрился меня немного подкормить. Дело в том, что пока я была студенткой, получала именную стипендию в 540 рублей «чистыми», а когда стала врачом, то из 600 рублей зарплаты у меня стали вычитать налоги, в том числе и за бездетность. Получать я стала значительно меньше. Отец болел и не работал. По ходовому выражению тех лет, «финансы запели романсы». Прибавка почасовых была как нельзя кстати.

В это время, начиная с шестого курса, у меня шла научная работа. С.Ю. давно работал над проблемой трофической регуляции. Его любовь к эксперименту требовала воплощения, а исполнителей не находилось. И тут появилась целая группа свеженьких молодых индивидов. Моя исполнительность меня и подвела. Дело в том, что задуманный эксперимент был весьма жесток. В то время не было общества защиты животных и этических комиссий. Собакам я должна была повреждать спинной мозг и изучать влияние травмы на органы желудочно-кишечного тракта. С этой целью предварительно формировали павловский желудочек. Техническая сложность опытов вела к тому, что было много неудач, гибли собаки. А их надо было покупать на собственные деньги, те и другие были дефицитом.

Работали мы на кафедре патофизиологии. Помогала нам препаратор Нюра, которая служила еще в лаборатории Павлова. Приведя собаку, она командовала: «Ну, Людмила Федоровна! Давай!» И я начинала анестезию с морфия. Большая проблема была с наркозом. Все приемы пришлось осваивать самой. Работа выполнялась полностью на личных договоренностях. В клинике мне старшая операционная собирала стерильный бикс с бельем и инструментами. Все держалось на авторитете С.Ю.

Особенно трудно стало выполнять последнюю серию с чрездвухплевральным доступом к обеим симпатическим цепочкам, а затем к спинному мозгу. Удивляюсь, как я одна управлялась с эндотрахеальным наркозом (был в лаборатории примитивный дыхательный аппарат) и операцией на позвоночнике.

И никогда не прощу себе, что согласилась на эту тему. Бедные собаки! Как можно было так обращаться с животными? Мне приходилось по 8 часов сидеть в ледяном виварии с разбитыми стеклами и смотреть, как капает из желудочка сок, чертить кривые, измерять кислотность, следить, чтобы собака не выгрызла фистулу.

Для научной работы С.Ю. удалось организовать в клинике патогистологическую лабораторию. Пробил он и ставку лаборанта. На работу пришла очень славная, но очень больная женщина. Она была многими месяцами на больничном. Препараты приходилось заливать, резать и красить мне самой. А также и точить бритву. На это уходило все свободное время. Себя мне ничуть не жаль, хотя я ухлопала на диссертацию лучшие годы моей молодости, но никакая наука не оправдывает варварства по отношению к животным. После окончания работы я ни за что не согласилась на изучение солнечного сплетения и категорически отошла от нейрохирургии, как на этом ни настаивал С.Ю. Облегчало мне существование дружеское партнерство с Исаком Сауловичем Вайсманом, который выполнял морфологическую часть своей диссертации по той же проблеме. Эта дружба была тоже на всю жизнь и перешла на потомство.

Наши диссертации были частью большой темы. Вместе с исследованиями трофических функций периферических нервов, чем занималась Г.Ф. Маргаритова, получилась законченная работа с новыми данными и интересными выводами. Я думаю, что нам удалось воплотить мечту Семена Юлиановича. Мы неоднократно делали доклады на союзных и республиканских съездах. Однажды на молодежной конференции в Москве, пробегая мимо, молодой хирург выкрикнул:

– Вы это все – сами? Это же титАнический труд! – ударение он сделал на втором слоге. Это было первым и единственным общественным признанием значения нашей работы.

Вот чего я не понимаю, так это отсутствия монографии шефа на эту тему. Возможно, его остановили сложности с публикацией, которые тогда часто были непреодолимым, тем более, что среди исполнителей были «неподходящие фамилии».