Вода и ветер

– Вот видите. У тех, у кого фамилия на «-ский» заканчивается, – все евреи. А у меня разве на… это? Не смешите меня. А на деда не надо сердиться, он старый больной человек. Он колодец запер, чтоб кошка туда не упала, но не стал всем об этом рассказывать. Думал, засмеют. Я вам вина принёс, хотите выпить?

– Трепло, – заявил отец, когда Андрей ненадолго вышел.

– Да ладно, – одёрнула мать, которой понравился молодой человек, – какой он еврей? У меня вот бабка мордовка была, и что? Я мордовка теперь, что ли?

– Мордовка – не мордовка, а замордовала меня конкретно, зубодёрка хуева.

– Да я тебе про жидов говорю, отцепись от меня. Они чёрные все и с носами. Вон на этого посмотри, – она бросила выразительный взгляд в сторону окна, выходящего на забор Авигдоровича.

– Лизавета, – сказал отец, открывая бутылку вина, – квартира тебе не лишняя, так что вали. Но от жидов – поняла? – держись подальше. Разве что Березовский предложит миллион. Или Гусинский. Или этот… Лившиц. Хотя… нужна ты им, как пятое колесо телеге.

– Главное, что ты им нужен, – сказала Лиза.

– Зачем? – хмыкнул отец, наливая вино.

– Чтоб пить твою христианскую кровь.

– Чего-о-о?… Плевал я на это православие. Попы жулики все. Дед покойный вообще ни в кого не верил. Даже в коммунизм.

Когда Лиза вслед за Андреем уходила, отец продолжал бормотать, пялясь в окно:

– До старости лет чёрный, сука. Ему сколько, лет семьдесят пять? Седины ни хрена. А я уже…

– Пить надо меньше! – вышла из себя мать.

– Са-аш! Ну, не пизди! Не пизди!

Остальное Лиза уже не слышала, но это остальное наверняка было ещё менее цензурным.

В доме Авигдоровича мужчины зашли за перегородку, похохатывая. Лиза расслышала обрывок дедовской фразы: «…нездоровый артистизм…» Оба долго вспоминали русские народные поговорки о евреях, вроде: «Бесы и жиды – дети сатаны», «Отольются в аду христианские слёзы жиду», «Любовь жида хуже петли».

– А что люди скажут? – бормотал отец. – И что я скажу людям?

– Что квартира, – злобно посоветовала мать. – Вот у меня Женя, брат двоюродный, женился на еврейке и квартиру после развода отсудил. Вся родня его хвалит.

– Так то в семидесятые.

– Какие семидесятые? В восемьдесят первом году.

– Ты сравнила. Тогда, бля, Абрамович не сидел на нас с Березовским. Сейчас хер что отсудишь. Тебя самого отсудят.

– Костя! Чего хоть ты смыслишь в этом? Ты смыслишь, как спирт домой таскать и аспирин продавать идиотам. Ты, блядь, сам не пизди! Не пизди!…

Через некоторое время в Угличе не прибавилось не только евреев, но и свободных вакансий.

Все они были заняты. Почему-то русскими.

Андрею нравилась идея жены обязательно найти нормальную работу. Идеальной ему казалась такая ситуация: жена зарабатывает больше (почему бы и нет, если ему самому вкалывать целыми днями лень?), а он небрежным тоном сообщает друзьям, что больше зарабатывает он. И все довольны. Некоторые его знакомые так делали. И правильно: не признаваться же мужику в том, что он получает меньше жены.

(Лиза узнала об этом только спустя пару лет.)

Сам он устроился в местную газету благодаря каким-то питерским рекомендациям, коробке конфет с коньяком и комплиментам в адрес редакторской новой машины.

– А почему вы из Питера-то уехали? – подозрительно осведомился редактор.

– Так подсидели, – невинно сообщил Андрей, подражая местному (и не лучшему в мире) выговору). – Там евреи одни. У них блат.

– А почему, в самом деле? – спросила Лиза, выслушав изложение диалога.

– Я же сказал. Евреи там. И у них блат.

– Ну-ну. Ты ещё начни доказывать, что Дворкин и Малкин – тоже русские фамилии.

– Кстати, дураку с удовольствием докажу. И что Достоевский – еврей, могу доказать.

– Он поляк.

– Наверно, именно поэтому он так не любил поляков.

– Конечно. Другой причины быть не может. Сталин вот грузин не любил, например.

– Лиза, прекрати. Там не было Дворкина, Малкина и Достоевского. Там был старый козёл Славгородцев, это, кстати, стопроцентно еврейская фамилия. Местечко такое, Славгород, в бывшей черте оседлости. Типа Жиринова… Так вот, он меня терпеть не мог. Я ему как-то правду сказал, что его дочь хуйню пишет. А я тогда не знал, что это его дочь. У неё совсем другая фамилия была.

– Понятно, – сказала Лиза. – Я пойду картошку почищу. – Она хотела сгрести разбросанные по столу карты в кучу. Больше в Угличе развлечься было нечем. Не ходить же в ближайшую пивную, обитель неприкаянных пэтэушников, и в ближайший музей, который осточертел ей ещё в школьные годы из-за частых экскурсий.

– Подожди. Ты совершенно неправильно раскладываешь пасьянс. – Андрей отстранил её. – Карту надо чувствовать, а у тебя этого нет.

– Ну, я логически рассуждаю: если я вот это на это положу, то как мне потом удастся разложить пять следующих карт.

– Это правильно. Но не совсем. Ты не врубаешься в сам процесс. – Он расшвырял карты по стопочкам. – Пасьянс, кстати, элементарный.

– Ты где так научился?

– В универе, в общаге было делать не фиг, вот мы все и маялись дурью. Как у тебя с работой?

– Никак.

– Вообще?

– Ну, уборщицей могу устроиться. В подъезде дома номер пять. Мало я на своих стариков пахала. Я пойду картошку почищу.