Вода и ветер

Найдите мне людей, у которых есть дом, а не хаза для временного пребывания, не тюрьма со злобным родственником во главе, не осточертевший угол, годный только для того, чтобы возвращаться туда после осточертевшей работы. Таких людей мало. Они богаты. Богатых мало. Россия – страна бездомных. Осточертевшая страна осточертевших друг другу людей. Ещё и поэтому так комично и нелепо выглядят попытки фашей проплатить здесь националистическую кампанию. Лиза сказала мне:

– Вряд ли России на самом деле нужно, чтоб её любили.

Но Кёнигсберг – это не совсем Россия, хотя там тоже бардак. Но не такой. Лиза сказала:

– В России бардак – это в беспорядке валяющийся тут и там мусор. А в Кёнигсберге мусор рассован по пакетам. Но его ненамного меньше.

Дом, где проживала тётя Вера, был четырёхэтажным и ободранным с левого края фасада. Красный немецкий кирпич, пробивающийся сквозь розовую краску, смотрелся довольно живописно. Черепица на половине крыши была новой, на другой половине – старой и выгоревшей. Газон и клумбы охраняли чугунная решётка и рослая крашеная блондинка лет сорока с лейкой. Задрав голову, она кричала кому-то, находящемуся на мансардном этаже:

– Куфлярчик под пивко возьми, не пей как неизвестно кто!

Это были потомки аборигенов, русских немцев, русских поляков или польских немцев. На территории данного района они перемежались бывшими зэками и гопниками. Лиза пока пребывала в неведении на этот счёт.

Тётя Вера наконец отперла дверь. Это была небольшого роста и среднего сложения старушка с умильной улыбкой. Её прикид был невообразим. Поверх изъеденных молью красных рейтузов был надет выцветший и протёртый до дыр халат. Его прикрывала кацавейка без пуговиц. На голове у старухи был ситцевый платок, в каких православистки тусуются в церкви своего спасителя. В ушах висели серьги из дешёвого турецкого серебра.

– Горе-то какое, Андрюшенька, – запричитала бабка. – А это что, жена твоя? А ты с ней хоть расписался?

– Да, – хмуро сказал Андрей, скидывая тяжеленный рюкзак.

– А печь всё дымит, всё дымит, – пожаловалась бабка, осматривая Лизу со всех сторон.

Немецкие печи отличаются удивительной красотой, но топить их не надо. Их надо либо переделывать в камины, что стоит денег, либо проводить в квартире электрические батареи, а печь оставлять как памятник прусской материальной культуры.

– Здравствуйте, – сказала Лиза.

– Здравствуй, милая, – сказала бабка, меряя её неоднозначным взглядом. – А я умру скоро, квартира-то вам останется, так ты хоть поухаживай за мной.

– Тёть Вер, – не выдержал вернувшийся из ванной Андрей, – давай я тебе нормальное платье куплю. Тебе ещё не надоела эта рванина?

– Так у меня есть, – изумлённо уставилась на него бабка. – Вот… – она прошла вслед за молодыми людьми в спальню и распахнула шифоньер, стены которого были активно отмечены жуками-короедами. Внутри висели кошмарные занафталиненные советские пальто, халаты и костюмы.

– Ты, Андрюша, не хочешь костюм Валин взять? – поинтересовалась тётя Вера. – А то столько всего… Кому носить-то?

– Ты меня, конечно, извини, – сказал Андрей, – но он пятьдесят четвёртого размера и семидесятого, если я правильно помню, года.

– Так и что? – изумилась бабка. – А вот кроссовки хорошие твоей жене могу отдать. – Кроссовки были издевательски жёлтого цвета. Сплошного.

– Это не мой размер, – машинально ответила Лиза. После дороги она плохо соображала.

– Так и что? Они хорошие, у меня много всего. Боюсь, как бы кто не влез. Украдут ещё.

– Слушай, она что, телевизор не смотрит и не выходит на улицу? – спросила Лиза у Андрея, когда они кое-как привели комнату в порядок и распихали по шкафам барахло. – Не понимает, как надо одеваться и себя вести?

– Это довольно закрытый район, – неохотно ответил Андрей. – Старуха болеет, лет двадцать жила в неком вакууме. Телевизор смотрит, но, кажется, плохо понимает, что там к чему.

– У неё с головой плохо?

– Нет. У неё семь классов образования. Она не местная, я же говорил. После переезда в Калининград мало с кем общалась, видимо, ей это было не нужно. – Он понизил голос. – Плюнь. Бабка проблемная, но она правда скоро умрёт, сейчас мы здесь пропишемся, и квартира будет наша. Вряд ли моя кузина из Минска припрётся, чтобы отбивать эту хату. Жить можно. Посмотри на этот паркет. Ему сто лет, но это натуральный дуб. Сейчас такая фигня стоит ненормальных денег.

Лиза мрачно посмотрела в окно, не обременённое стеклопакетом. Белокурая полька продолжала поливать цветы. Видимо, ей, в отличие от Лизы, было больше нечем заняться.