Вода и ветер

Как-то мы с однокурсницей возвращались с тренировки по каратэ. Нас нагнала Лиза. Второй это был курс, третий – не помню. Однокурсница заговорила с Лизой, они с ней вместе ходили ещё и на айкидо. Речь постепенно зашла о том, что мы хотели бы стать мужчинами, нас напрягали женские шмотки, образ жизни, образ мыслей. Мы терпеть не могли разговоры о детях, женских болезнях, рецептах, истериках и способах вязания крючком, тем более что никогда не могли отличить эту хренотень от вязания на спицах.

– Но, потому что я женщина, мне не хочется быть мускулистой, – сказала моя однокурсница. – Я бы хотела быть такой же сильной, как Шварценеггер, но не с такой же фигурой. Мне и у мужиков такие фигуры не нравятся.

– Чего захотела, это против законов физики, – усмехнулась я.

– Тебе-то по фиг, у тебя бицепсы, как у парня. И не стыдно. Зато ты красишься, – если бы мне сейчас показали девицу, накрашенную, как я в восемнадцать лет, я бы, пожалуй, сказала, что ей место на улице Тверская. – Вот Лиза не пользуется косметикой.

Лиза пояснила:

– Я думаю, если меня когда-нибудь по-настоящему полюбят, то полюбят меня настоящую, а не слой пудры и помады.

– А разве твой парень тебя не… – заинтересовалась собеседница.

– У нас нет никакой страсти до гроба. Иногда мужика надо иметь просто для здоровья. Но ведь считается, что это аморально, что я Мария Магдалина какая-то.

Меньше всего Лиза напоминала упомянутый портрет-архетип. Короткие волосы, холодный взгляд тёмно-серых глаз, не умеющих плакать. Она, кажется, даже в Бога не верила. Я уже не говорю, что она не верила в возможность лично для себя заработать на панели, а потом благополучно вернуться туда, откуда вышла на панель.

– Если бы я была мужиком, – мечтательно вздохнула моя однокурсница, – я бы так баб кидала! Звиздец! Мне, правда, вид хрена совсем не нравится, хорошо, когда он в тебе и в темноте, а смотреть на него – брр, мерзость!

– И мне, – согласилась я. – В детстве мне вообще казалось, что это лишняя часть тела, она как бы и не нужна, поэтому её прикрывают на статуях листьями. Мне бы просто хотелось быть свободной, чтобы ко мне относились, как к парню, а не иметь эту фигню.

– А волосы на нём, тьфу! Они же их не бреют. Но если бы я была мужиком, мне, наверно, по фиг было бы.

Лиза помолчала, а потом спокойно произнесла:

– А мне бы не хотелось быть мужчиной. Я бы предпочла быть женщиной, только умной и сильной.

Мы набросились на неё с двух сторон:

– Как же, позволят они нам быть умными и сильными! Мне мать всегда говорила: прикидывайся дурочкой с переулочка, делай вид, что ты трусиха, иначе всех мужиков распугаешь. А выйдешь замуж – тащи всё на себе, по-другому в наше время и не получится, – но мужу говори, что всё на нём держится, иначе сбежит.

– Варька Жукова рассказывала: после института пришла устраиваться в Дом культуры, говорит начальнику: у меня высшее гуманитарное образование. А он ей: девочка, у тебя ноги длинные, будешь их раздвигать, а на твоё образование все плевали с высокой колокольни. И почти все так. И мне то же самое говорят: какие глаза, какие губы, зачем тебе читать книги?

Листья падали, задерживались на мгновение на чугунных остриях ограды и соскальзывали вниз. Я подумала, что в этой аллее были бы уместны длинноподольные барышни в шляпках – я видела много таких дореволюционных картин: парк, листья, нечто в платье идёт, – нежели мы.

«Отдать за свободу собственное тело»? Так я т е п е р ь это формулирую. Только через несколько лет я поняла, что транссексуальность – это путь наименьшего сопротивления, величайший компромисс, попытка сказать свои слова с помощью чужого тела – зачастую сводящего смысл этих слов на нет. Что с того, что я, согласно психологическим тестам, – почти стопроцентный мужчина? Даже по тестам мужских журналов, где были каверзные вопросы вроде: дышите ли вы диафрагмой? Всем, чей тембр голоса ниже меццо-сопрано, проще дышать диафрагмой, у них (у нас) такое строение связок. Но я не воплощаю мужчину, я воплощаю маскулинный стереотип, к которому большинство мужчин имеют весьма отдалённое отношение. Многие любят готовить и боятся огромного количества вещей. Некоторые даже не эгоисты. Кто-то не реагирует на неприятности убийственной бранью, как положено мужчине, а вот я – отпетая матерщинница. И что с того? Гордиться, пытаться уложить себя в прокрустово ложе? Такова моя изначальная природа, и бороться с ней бессмысленно. Можно заставить себя говорить тоненьким сопрано, и всё же, в один «прекрасный» момент в твоём «правильном» голосе зазвучат контральтовые ноты; и в твоей голове зазвучат слова, ещё не нашедшие своей оболочки, ещё не рассованные по камерам алфавита, не клеймённые лагерно-словарным номером; не слышимые теми, кто стоит вокруг тебя, пристально всматриваясь и ничего не понимая.