Вода и ветер

Тот разговор с Лизой я так никогда и не продолжила. Я вспоминала этот эпизод с точки зрения моей тогдашней близорукости: парк, заваленный сплошь чёрно-жёлтым; её немнущаяся ветровка, накинутая поверх кимоно. Сейчас, после операции, я бы разглядела все мелочи, вообще всё. Она была одета удобнее, чем мы, и она была совершенно права. Лучше бы она тогда не была права.

Мы вышли из тошнотворных тряпок и шпилек, как из тюрьмы, заколотили дверь кухни досками крест-накрест, спустили пяльцы и клубки в мусоропровод, отряхнулись и пошли дальше. Нам было куда идти.

А она поняла, что всю жизнь стояла в этом захламлённом парке в этой своей ветровке и ботинках, подбитых железом, и ничего не менялось. Тогда она пошла назад.

– Хочешь, отопру колодец? – предложил Андрей. – У меня ключ есть.

– Сейчас, занесу рюкзак и принесу вёдра.

Она отправилась стучаться: дом запирался изнутри на крючок, щеколду и швабру, как в анекдоте. Открыл пьяный и заспанный отец. Это было хорошо: трезвый, он немедленно завёлся бы на тему «где ты, сука, шлялась», а теперь он всего лишь открыл, ушёл и заснул, и наутро не вспомнил ничего предыдущего.

Лиза старалась ступать осторожно. Родительский дом. Начало начал. Отсутствие бытовых удобств. Коллекция восхитительно тупых ножей и ножниц. Характеристика мебели: она такая старая, что, будь она хорошей, её можно было бы сдать в антикварную лавку, но она, к сожалению, плохая. Вон отсюда. Вон.

Над земной темнотой нависало отвратительно тёмное небо с намёком на месяц. Ржавый ключ с трудом ворочался в ржавом колодезном замке. Наконец ведро с грохотом провалилось в бездну; в окне Авигдоровича зажёгся свет. «Вуф! Вуф!» – залаяла агрессивная тварь возле дома напротив. Авигдорович, наверно, тоже залаял бы, если бы позволяли нормы человеческого общежития.

– Это что такое? – он выполз на крыльцо в халате и посмотрел на Лизу.

– Это?! – Андрей заглянул в ведро. – Плавучее кладбище. То есть, наш колодец превратился в кладбище для тритонов, мышей и лягушек. Дед, меня достало это всё. Раньше одни дохлые муравьи были, ещё можно было понять.

Лиза выплеснула воду с трупами на землю.

– Не туда! – простонал Авигдорович. – Дальше!

– Поздно уже.

– Это единственный приличный человек в их семье, – оправдался Андрей.

– Здесь нет приличных людей, – жёстко ответил дед. Тактичность вообще не относилась к сильным качествам их семьи.

– Кто такие хасиды? – мягко спросила Лиза, глядя ему в глаза.

Она выбрала именно тот тон. Что-то в нём чувствовалось такое, от чего неглупые евреи сразу начинают понимать, что переборщили.

– Зачем вам знать, кто такие хасиды? – скорбно поинтересовался он. – Я же не спрашиваю вас насчёт способов, которыми ваш папа разбавляет медицинский спирт.

– А они вам и не нужны. Приличные люди в нерабочее время пьют приличное вино.

– Вина нет, – обречённо сказал Авигдорович. – Есть чай. Добром жизнь вашего отца не кончится, и вы это знаете.

– Мне его не исправить.

Авигдорович открыл дверь, приглашая в дом.

Нет, Лиза не решила, что должна полностью измениться, заставить себя быть кроткой покорной дурочкой с волосами по пояс, в кружевах до ушей и единственной мыслью в безнадёжно отупевшей головке. Хотя некоторые поняли её поступок именно так. Их проблемы.

Всё то время, когда она смотрела ему в глаза, она осознавала, что он не отведёт взгляда до тех пор, пока она ему не позволит. Она, как ты помнишь, была по-своему обаятельна. Многие её собеседники рано или поздно переставали обращать внимание на то, что в ней нет ни тени той хрупкой жеманной красоты, которая т р е б у е т с я, и того обезьяньего кривлянья, которое до сих пор принято деликатно именовать кокетством. И она знала некоторые вещи:

к двадцати шести годам многие мужчины начинают задумываться, не пора ли надеть приличный костюм и навестить сакральное учреждение (ЗАГС – не сакральное учреждение?! Да вы что, господа? Именно всяческим бумажкам и институтам, их плодящим и множащим, ещё с советских времён в нашей великой стране придаётся значение если не сакральное, то, по меньшей мере, убийственное);

человек, который так смотрит, так себя ведёт и говорит с такой интонацией, не будет ярым приверженцем домостроя;

надо вовремя проскальзывать в открытую дверь. Так говорила одна её ныне покойная родственница. Кстати, пройти в с в о ю дверь она Лизе не позволила, потому что квартиру в областном центре завещала пьянице-племяннику.

Это была единственная возможность вырваться из болота. Вся центральнороссийская провинция – болото. Вместо огней там тускло горят окурки «Примы» без фильтра, вместо воды там денатурат.

Лизу бы даже устроило отсутствие штампа, лишь бы он временно поселил её в своей однокомнатной квартире в Угличе (а она там была, эта квартира). Конечно, были и другие варианты, с трёхкомнатными, но их обладателями были жирные наглые дядьки, на фоне которых Лизин отец казался юным трезвенником.