Вода в озере никогда не бывает сладкой

Наше взаимное притяжение пугает меня, меня смущает, что она увидит нечто, что я считаю постыдным, от нервов я принимаюсь чихать. Но в конце концов она приходит под окна нашего дома, поднимается на нужный этаж, переступает порог, видит очертания моего отца, который, сгорбившись, сидит в кресле у выключенного радио, произносит: «Добрый день». Он отвечает: «Добрый день», – сухо, невыразительно, но она будто ничего не замечает, не задает вопросов, не бросает взгляд на мелочи, выдающие наш уклад, наше чудачество. Она идет за мной в комнату, садится на пол и замирает, облокотившись спиной на медведя-великана, говорит, что дом у нас замечательный, именно так, он ей нравится, такой разноцветный, живой, она терпеть не может закидоны своей матери – паркет и гостиная должны быть кристально чистыми, наши квартиры примерно одного размера, но в стенах нашей чувствуется биение жизни.

– Где ты его нашла? – спрашивает Ирис, положив голову на медведя.

– Выиграла в тире, – сознаюсь я; сидя на кровати, я ищу в комнате вещи, которые стоит убрать, которые будто здесь не к месту или слишком выбиваются.

– Это в твоем стиле.

– Что?

– Стрелять и выигрывать.

– Почему?

– Потому что ты такая, у тебя на все хватит смелости.

Я не знаю, что ей на это ответить: я никогда не считала себя особенно сильной и волевой, скорее я действую порывисто, резко, из соображений мести или повинуясь чувству стыда.

В голову приходит, что из множества определений в словаре мне на глаза попалось именно это: смелость – coràggio, существительное мужского рода, происходит от провансальского coratge, старофранцузского corage, также производное латинского слова *coratcum, образованного от cor – «сердце». То есть «смелость» напрямую связана с «сердцем», с тем, сколько сердечных чувств ты вкладываешь во что-то, как далеко ты готов его забросить, смелость – про кровь, бьющуюся в венах, артериях, про сердечный ритм, поток, движения души, кровяное давление, усилие воли. Я не фанатка сердечек, не рисую их повсюду, не изображаю жестами, не раскрашиваю ими поля в тетради, не рада увидеть их в феврале на открытках в магазине канцтоваров, мне не нравится, как они выглядят на футболках и тапочках; эти сердечки, розовые, красные, нужны мне лишь тогда, когда необходимо соврать.

– Это неправда, Ирис, – говорю я и смотрю на нее.

Мы на несколько мгновений замираем в пространстве понятия, которое только что определили, – в наших квадратных скобках из словаря – среди аббревиатур и мертвых языков, слов, от которых произошли и мы тоже: coratcum, cor.

– Давай придумаем медведю имя. Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда у вещей нет имен, – отвечает она наконец.

* * *

Синьора Мирелла не живет в нашей квартире, а сдает ее, так считает моя мать после того, как позвонила консьержке по нашему старому адресу на Корсо Триесте.

Эту квартиру дали нам в пользование, официально мы живем там, хотя Антония всегда боялась, что у нас ее отнимут, для матери это настоящее горе, причина впасть в истерику: отъем жилья, перемены, страх, кто-нибудь обнаружит папку с нашим делом и отправит в соцслужбу, нашлет на нас проверку; но кажется, что ответственный чиновник снова позабыл о нас, он годами думает, что у нас все наладилось и устроилось, мы, можно сказать, в шоколаде.

Антония пытается объяснить мне ситуацию, а лучше бы она нарисовала ее: горизонтальную и вертикальную ось, прямые линии, крышу, которую можно схематично изобразить, сложив вместе указательные пальцы. Почему нам так сложно понять, где наше место? Какой адрес нужно указывать в документах, где наше официальное место жительства? А если мы не живем нигде, то почему оказались здесь?

Антония сидит у духовки, в которой готовятся морковь и горошек, размахивает руками в воздухе, водит ими по столу, как будто делает кирпичи из известняка или собирается замешивать муку и яйца, она тянется вперед и, как слоеное тесто, раскатывает и расстилает на столе образ нашего воображаемого жилища. Мать одновременно руками и голосом рассказывает мне, как мы очутились здесь: нам подсобил друг ее друга Винченцо, тот самый, который помогал с переездом, он как-то раз намекнул, что есть возможность перебраться в другое место, сбежать, есть некие знакомые, нужно подписать пару бумажек, будет соглашение на несколько лет, – Винченцо обстряпал обмен квартирами.

На Корсо Триесте Антония чувствовала себя неважно, мы тоже были не рады, каждый день на наши плечи ложилась новая тягота, нужно было бороться с нападками, с претензиями более обеспеченных людей, мать годами билась, чтобы нам выделили жилье, она устала, выбилась из сил, ее как будто перемололо в мясорубке, а она хотела просто обрести спокойный дом в спокойном месте.