Водолаз Его Величества

– Я на связи сидел, а Кирюха – у манипулятора. Отрабатывали подъемы, спуски, повороты вокруг спускового троса, захваты манипулятором. В общем, времечко быстро пролетело. Воздуха оставалось на час, Бочкаренко сообщил, что начинаем подъем, мы вырубили прожектор, втянули манипуляторы, и… ни хрена. Стоим на месте.

Я спрашиваю: чё происходит-то? Отвечают: небольшая авария, скоро наладим. Простукало четверть часа, еще четверть, стало тяжело дышать. Я спрашиваю: когда подъем-то? Отвечают: заклинило наглухо, ни с места, нагрузка большая. Оно и понятно, тросу вытравлено больше шестидесяти саженей, да еще вес снаряда. В общем, стоп-машина, ни туда ни сюда.

Мы уже начали обливаться потом, Кирюха говорит: давай ляжем, так меньше воздуха уходить будет. Только легли, Бочкаренко вызывает: сбрасывайте балласт, говорит, ребята, выхода нет.

А балласт – это такие чугунные чушки, стоят прорву денег, нас сто раз предупреждали, сбрасывать только в крайних случаях и только по команде.

Стали выполнять операцию, да не тут-то было, сразу не пошло, повозиться пришлось, как чё есть. Зато наверх пулей взлетели. И сразу давай люк отдраивать. Только приоткрыли, воздух наружу пошел, а снаряд вниз. Оказывается, у него плавучесть без воздуха была к черту тоже. Еле-еле успели задраить, опустились на сажень-другую и повисли.

– Это потому, что трос вниз тянул, – вмешался Журавлев. – Это ж посчитать надо, сколько пудов весили те шестьдесят вытравленных саженей.

– Ну, завели тросы с катера, застроплили нас, вытянули, – продолжил Дерябин. – Мы люк распахнули, надышаться не можем. Снаряд прямиком оттуда на Балтийский завод отправили переделывать. Мы думали, это надолго, ан нет! Увеличили запас плавучести, поменяли механизм сброса балласта. За две недели управились, вернулся снарядик, и опять пошли учения. Только после того случая Бочкаренко велел всегда держать внутри два воздушных аккумулятора Рукейроля и три маски.

– Они-то нас и спасли, – перехватил разговор Капралов. – Мы в Нарвском заливе погружались, глубина ерундовая – тридцать саженей, но рельеф дна интересный: впадины, выступы, провалы. Отрабатывали маневрирование, все путем, все гладенько. Вдруг чувствуем, глаза режет. Запах едкий, нос щиплет, горло дерет. Быстро нашли причину – аккумуляторы прожектора потекли. Я за трубку, мол, срочно поднимайте, а телефон сдох. Молчит, что твой немой. А дышать уже невмоготу. Натянули маски, открыли краны на Рукейроле, стали дышать. Но это же ненадолго, час от силы, а потом что? Телефон, зараза, молчит – ни скрипа, ни шороха. И тут Вася сообразил: давай, говорит, буи сигнальные выпустим. Все пять штук. Ну не смогут они не сообразить, что дело неладно. Так и получилось, не успели мы четвертый буй выпустить, как нас наверх потащили. Матрос Василий Лосев на этих буях заработал благодарность в приказе по школе за проявленную смекалку и находчивость. Макс Константинович перед строем огласил и от себя вручил пять рублей наградных.

– После того случая, – продолжил Лосев, – аккумуляторы упрятали в герметичную коробку, железный ящик с резиновыми прокладками. И постановили, что одновременная отправка трех буев есть сигнал бедствия.

– Веселее всего пришлось Бочкаренко и Генке, – вмешался Дерябин. – А где Генка-то, пусть сам расскажет!

– Он сегодня дневальный по камбузу, – ответил Журавлев. – Будет драить котлы до полуночи.

– Ну так я расскажу, – сказал Дерябин. – Это был последний учебный поход. «Храбрый» добрался аж до Готланда, фон Шульц искал глубины посерьезнее. В основном там дно лежит до ста саженей, но попадаются впадины до ста тридцати. Вот туда и запустили снаряд. К тому времени мы храбрости набрались, шестьдесят-семьдесят саженей брали, как чего есть, не страшней яичной скорлупы. Но на сто тридцать никто еще не ходил, не знали, как снаряд себя поведет. Поэтому спускались только Бочкаренко с Геной. Гена из нас самый сметливый и шустрый, оттого и попал в напарники к Ефиму Семеновичу.

Первый раз спустились на сто саженей. Опробовали работу механизмов. Все путем, все пашет, как надо. Второй раз пошли на сто тридцать. Никакой разницы, снаряд что на тридцать саженей, что на сто тридцать, шурует одинаково. Ну, включили прожектор, стали дно рассматривать. Интересно ведь! На такой глубине еще ни одна живая душа не могла спокойно по сторонам оглядеться.

Только вот смотреть там, как Генка рассказывал, оказалось нечего, песок да торчащая из него каменная гряда, похожая на позвоночник сдохшей гигантской змеи. Ни рыб, ни водорослей, ничего!

Ну походили они с четверть часа, Бочкаренко уже собрался командовать подъем, как Генка ему кричит: шевелится! Тот переспрашивает: чавой шевелится-то? Да камень шевелится. Не, не может такого быть, Бочкаренко ему отвечает, это пласты воды разной плотности, вот тебе и кажется. А Генка уже кричит: мамочка, что это такое?!