Водолаз Коновалов и его космос

– Да чтоб тебя… – выругался Юрий. Телефон затих ненадолго, но вскоре икнул коротко – пришло СМС.

Коновалов подошел к бюро, достал стопку тетрадей, каждая – с карандашными цифрами на обложке: «2018», «2017», «2016»… – отсчитывал он годы Фаининой жизни. Вытянул следующую стопку: «2009», «2008», «2007»… Тетради закончились. Он закрыл бюро, открыл нижний ящик. Тот был набит тетрадями, аккуратно сложенными в стопки по десять. Развязал атласную ленту, крест-накрест охватывавшую первую кипу, взял нижнюю тетрадь. На тетради не карандашом, а жирным черным фломастером были выведены цифры «1990».

Сегодня пришла новогодняя открытка от Алёши. Водила руками по строчкам, которых он касался. Не могла поверить своему счастью. Он пишет, что любит меня, но не может уйти от жены. Она носит его сына, а я не могу подарить ему ребенка…

Алёша написал, что у него родился сын Юрик. Когда родился мой Шура, мне было некому писать об этом – Филиппа со мной уже не было. Весь день вспоминаю, как мой мальчик появился на свет. И плачу…

От Алёши пришла фотокарточка. Хороший у него мальчик, на Шуру похож. Алёша обещает приехать через месяц. Мне снова хочется жить…

Алёша любит меня. Только это и имеет значение…

В ворохе бесполезных записей о приехавших постояльцах, проведенных концертах, тщательных описаний прошедших штормов далекого девяностого года Коновалов выискивал заглавную «А». Всякий раз, когда Фаина писала имя его отца, эту букву украшал хитро закрученный хвост:

Алёша, Алёша, Алёша, Алёша, Алёша Коновалов, Алёшенька…

Россыпь спиралей. Витиеватая строчка, каллиграфия женской тоски. Дальше – крупно, во весь разворот:

Алёша приехал!

На новой странице:

Алексей (впервые – «Алексей», впервые «А» – сухая, чопорная. Над «Й» – раскинула крылья хищная злая чай^ка) говорит, что не уйдет от жены, что должен вырастить сына. Обещал приезжать каждое лето. На что он мне каждое лето?

Завтра мы с ним едем на море и…

Последние слова Коновалов прочесть не смог. Их сплошь покрывали густые черные закорючки, проступившие с обратной стороны листа. Коновалов перевернул страницу. Там траурным фломастером была выведена дата:

31.08.1990

Угол страницы был срезан черной полосой. На этом записи за девяностый год заканчивались.

Коновалов принялся перелистывать тетради из этой стопки, надеясь найти хоть какое-то упоминание о том, что случилось тридцать первого августа. Внимательно просматривал каждую страницу, искал ласковую витиеватую «А» или злую «Й», но находил только истлевшие, сухие, как гербарий, записи о перенесенных болезнях, просмотренных телепередачах, купленных по случаю туфлях. За десять пролистанных им лет Фаина ни разу не упомянула имени Алексей, ни словом не обмолвилась ни о его жизни, ни о его смерти, словно не было той большой настырной любви, заставлявшей ее выводить его имя строчка за строчкой.

Коновалов решительно поднялся, достал из сумки телефон и набрал мамин номер.

– Привет, Юрик! – мамин голос звучал обиженно. – Ты не звонил четыре дня. У тебя все в порядке?

– Мама, нам нужно поговорить! – Коновалов едва сдерживался, чтобы не закричать. – Нужно поговорить о моем отце! Что с ним случилось? Куда он от нас ушел? Ты знаешь?

– К ведьме своей приморской уехал, вот куда! – закричала мама в ответ.

– А сейчас он где?

– Да откуда мне знать. Может, так и живет с этой своей престарелой проституткой. У них же любо-о-овь! – Она омерзительно долго тянула последнее слово.

Коновалов стиснул кулаки.

– Он хоть раз звонил тебе или писал после того, как уехал? Может, общие знакомые что-то рассказывали?

– Нет! – отрезала мать. – Не слышала я о нем ничего и слышать не желаю! И чтобы ты больше об этом человеке меня не спрашивал!

Пара коротких гудков – и тишина.

От Фаины было два непринятых вызова. Он перезвонил, но ее телефон оказался выключен.

«Позвоню утром», – решил он и вернулся в комнату. Шторы из кроваво-красных, светящихся изнутри, стали матовыми, поблескивали в свете старинного торшера – на улице смеркалось.