Водоворот

Она молча кивнула, умостилась на сене. Он выхватил из-за пояса свою саблю и с отчаянно колотящимся сердцем побежал к зеленым буграм, где кипел бой. На бегу оглянулся и увидел ее жалобную улыбку и тонкие руки, стиснул саблю и уже не оглядывался…

Тимко докурил цигарку, швырнул в снег. Искры брызнули во все стороны, погасли… Ледяное небо недвижно, рыбьей чешуей сверкали снега, а там, за горизонтом, за этой черной мглой, что там? Тимко, поскрипывая сапогами, сошел с крыльца и стал под тополем. Он был высокий, стройный, в блестящих иголочках инея. Тимко обнял его, прильнул горячей головой к стволу, от которого пахло морозом и далеким, едва уловимым запахом хмельной закваски; водил щекой по холодной коре, шептал:

…Закрилась від мене небом і землею,
Не хочеш ділитись долею своєю…

и как-то сгорбясь поплелся к хате.

— Ты что: может, с ведьмами советовался, как поскорей с войной кончить? — блаженным после сытного ужина голосом спросил Марко, уже лежавший на полатях, сонно жмурясь.— Выходил звать тебя ужинать, а ты вроде каменный — и ни слова. А меня казачка уже и выкупала и переодела. Гляди.— Марко привстал на полатях, оттопырил на животе белую сорочку, в которую влезло бы еще два Марка.— И подштанники дала. Я тебе скажу точно, что казак у нее здоровый мужик был.

Тимко молча сел к столу и стал ужинать. Постный с фасолью горячий борщ и огромный кусок баранины прикончил быстро. Вытерев губы рукавом, потянулся к кисету, но тут вошла в горницу Анютка и потащила его мыться. Тимко уперся ногами в порог, блеснул перламутром зубов. Но она все же перетянула его через порог и, не стыдясь, начала стаскивать с него рубаху. Он был гораздо выше ее, и она, смеясь, обхватила его за шею, согнула. Он мотнул головой, как норовистый конь в хомуте, и обе рубашки остались в ее руках. От них так пахло крепким мужским духом, что она, кладя их под шесток, незаметно прижала к лицу и несколько раз быстро и воровато нюхнула. Когда она оглянулась, лицо ее жег стыд, а глаза… смеялись. Тимко заметил, что Анютка переоделась. На ней уже было черное летнее платье без рукавов с глубоким вырезом на груди. Оно обтянуло ее стан, мокрые руки были крепкие, белели стройные ноги. Вылила чугун горячей воды в корыто. Пар взвился под потолок. Теплый туман затопил комнату, свет от лампы пожелтел. Анютка вынырнула из этого тумана, пахучая и теплая.

— Наклонись над корытом, мыть буду.

Тимко оперся черными руками о табуретку, сунул голову в корыто.

— Как тебя зовут? — спросила она, намыливая черную кудрявую голову.

— Тимко.

— Тимофей, что ли? Моего тоже зовут Тимофей.— Она засмеялась тихо, будто пристыженная, и смех ее внезапно оборвался где-то глубоко в груди.— Он очень любил, когда я его мыла. Он у меня был сильный, но послушный, как ребенок.

Анютка усмехнулась, видно, вспоминала о чем-то самом сокровенном.

— Бывало, искупаю, отведу в кровать, уложу, в простыни закутаю, он у меня так и лежит, как дите. А я сяду возле него и глажу по волосам. Только у него волосы были мягкие, тонкие, как паутинка,— бывало, пальчики свои как запутаю — вытащить не могу. А еще любил он после купанья взвар пить. Зачерпну ему кружку холодненького, а он пьет да причмокивает. А ты не из цыган будешь?

— С чего ты взяла? — плевался мыльной пеной Тимко.

— Больно у тебя волос жесткий.

Она перестала мыть и сунулась головой в корыто, к Тимку.

— Подвинься, мыло в глаза попало. Ух, как щемит,— взвизгнула она по-детски и зачерпнула горстью воды.

Тимко стоял, не меняя позы, и чувствовал, что вместе с паром на него веет что-то горячее — ее дыхание.

— Фу, совсем было глаза выело. А тебе глазки не щиплет? Может, холодной водичкой прополоскаешь?

— Не нужно.

Анютка подошла к нему сбоку и намыленной пеньковой мочалкой стала тереть спину. Она дышала все быстрее и быстрее ему в затылок. У Тимка заныло в глотке.

— Ну, ты скоро?

— Чего? — не расслышала она и наклонилась к нему.

— Кончай, говорю.

— Сейчас, соколик, сейчас. Вот еще плечики немножко — и лады. Ух, какой ты мускулистый, скольжу будто по камням. А тело — чистый дуб. Темное-претемное. Ей-богу, ты, наверное, из цыган, только не признаешься. Ну, вот и все. Теперь я пойду приготовлю бельишко, а ты вторую половину сам дополощи. Иль помочь?

Тимко провел мокрой ладонью по глазам, мотнул головой, подбородок блестел в капельках воды, глаза вспыхнули грозовой ночью.

— Ты что? Ты…

— А что? Ничего!

Играя бровями, она подошла к нему совсем близко, положила ему на темную грудь две белые ладошки-лилии, раскрыла в улыбке мокрые губы.

— Какой ты чистенький, будто новорожденный.

Тимко неожиданно схватил ее за плечи и поцеловал.

— Уф, аж колики по спине пошли,— передернула она плечами и ладонью накрыла на плече то место, куда пришелся поцелуй.

Тимко снова протянул руки, чтобы схватить ее, и замер: она обхватила его руками за шею и, став на носки, неумело, как ребенок, чмокнула в губы.

— Вот и все. И не надо… Не надо…

И выбежала из комнаты.