Водоворот

– Бог поможет. Он и святый, и крепкий, и имя его святится… А я так – погулять вышел, – расхохотался Ковалев и хотел развернуться к берегу, но тут подумал, что ему вовсе не требуется, чтобы Зоя обращала к нему такие же льстивые слова, какие, смирив гордость, обращает к своему богу. Что ему вовсе не хочется, чтобы она падала перед ним на коленки… Не просто не хочется – он перестанет считать себя человеком, если сейчас Зоя начнет смиренно и униженно молить его о спасении. Во всяком случае, тем человеком, который выше Бога…

И вместо того чтобы вернуться на берег, он сделал несколько шагов на глубину и протянул Зое руку.

Она вцепилась в нее ногтями – сначала одной рукой, а потом и обеими. Утопающие всегда хватаются за спасателей – это рефлекс.

– Я смотрю, в рай вы не торопитесь… – хохотнул Ковалев и потащил ее к берегу.

Подняться на ноги Зоя не смогла, и чтобы не видеть, как она выползает на берег, Ковалеву пришлось взять ее на руки.

В их сторону от моста бежал инструктор Саша и три пацана из старшей группы – должно быть, группа поддержки Селиванова.

Саша сначала скинул с себя теплую куртку и только потом забрал Зою у пошатнувшегося вдруг Ковалева. Инна велела мальчишкам тащить в тепло Павлика и собиралась идти с ними, но Саша сказал, что справится без нее и чтобы она лучше помогла Ковалеву.

И тот удивился сначала – считал, что помощь ему не требуется. Но сделал два шага и неловко грохнулся на песок. Будто кончился выданный авансом запас силы и тепла.

* * *

Скрипит дверь темного дома, мглистый серый полусвет плавает по комнатам, гасит свечи. Шипит и щелкает пластинка, и «Зима» Вивальди звучит странно и тревожно, словно не из-за стенки, а из другой жизни…

Шепчутся тени по углам – знакомыми как будто голосами, – зовут по имени, вздыхают, всхлипывают. И похож этот дом на странный сон: кажется, что вот-вот проснешься, вдохнешь поглубже, встряхнешь головой, утрешь ледяной пот со лба… Наяву этот дом был совсем другим.

Дверь за спиной закрывается с глухим стуком – навсегда, в нее можно только войти…

– Не бойтесь, это я, – звенит девичий голос, рука сжимает руку – тонкая белая рука.

– Я… сплю?

– Сядьте. Вы не спите.

– Вот как… – Дрожь пробегает по спине, спазм сжимает горло.

Разные бывают люди: кто-то стучит кулаками в неподвижные стены дома, ранит руки о стекла, срывает ногти, царапая двери; кто-то бьется головой об пол, кто-то корчится, кто-то кричит, кто-то плачет… Немногие принимают путь через этот дом как должное, и никто – никто! – из оказавшихся здесь не готов был здесь оказаться.

В полумраке комнат и коридоров есть вторая дверь наружу – выход. Серый полусвет струится из закопченных окон, заливает дом под потолок. Пустой холодный дом.

– Вы принесли себя в жертву, ваша жизнь не принадлежит вам более… – звенит девичий голос, рука сжимает руку – тонкая белая рука. – Слышали, как захлопнулась дверь? Той жизни, что у вас была, больше не будет. Считайте, вы отдали ее в обмен на жизнь Павлика. Реку нельзя переплыть в конце ноября, в шугоход, под мокрым снегом.

– Значит, все же видения…

Вспыхивает огонь в открытом очаге – как по волшебству, – разгоняет серенький полусвет, манит спасительным жаром. Руки трясутся, не слушаются, пальцы крючит. Пустота в груди не дает дышать.

– Когда-нибудь мне придется провести вас через этот дом к выходу. Когда-нибудь – но не сейчас. Ваша жизнь не принадлежит вам, но вы живы.

Тонкие белые руки набрасывают теплую куртку на мокрые плечи, запахивают на груди – будто пеленают младенца.

– Слышите? Возвращайтесь. Пока – возвращайтесь.

* * *

Дождь перестал… И, усевшись на песок, Ковалев увидел, что через мост бежит – бежит! – Влада. Вообще-то на таком расстоянии и в темноте он вряд ли мог узнать жену, но отчего-то точно знал, что это именно она. На другом берегу Коля спускал на воду моторку.

Откуда ни возьмись к Ковалеву подбежал Хтон, кинулся лизать руки, а потом и лицо – будто сильно соскучился.

А под мостом человек в мокром ватнике обнимал хрупкую женскую фигурку в светлом халатике. Они оба смотрели в сторону Ковалева, а потом помахали ему руками, развернулись и направились в темноту.

* * *

– Ты завтра же отсюда уезжаешь, ты слышал? Завтра же! А я останусь с Аней.

Ковалев потягивал шипучий антигриппин из стакана, приподнявшись на локте и кутаясь в одеяло. За окном сияло морозное солнечное утро.

– Лучше потерять работу, чем остаться вдовой. Что ты молчишь? У тебя такое лицо, будто я круглая дура!

– Я никуда не поеду. Мы останемся здесь. – Он кашлянул. В горле першило – на этот раз он все же простыл.

– За три недели я сойду с ума. Ты этого хочешь? Чтобы я сошла с ума?

– Мы останемся здесь жить. Насовсем, а не на три недели.

– Что? – Влада опешила. Села на стул.

– Мы остаемся здесь жить, – повторил Ковалев.

– Я что-то не поняла: это ты в известность меня поставил?

– Ну да.

– Я надеюсь, это от температуры и скоро пройдет.