Воды текут, берега остаются

— Смекалка подсказала им, что надо забраться под пол склада и пробуравить доски. Они так и сделали. Потекло зерно струйкой в шляпу, оттуда — в мешок. Вот ведь как! Ловко они это дело обделали, да соседи на них донесли, их и сцапали.

— Эх, не умеем мы, марийцы, жить дружно. Оттого и бедствуем, — сказал кто-то.

— Не то говоришь, — отозвался молодой мариец, нахмурившись. — В том дело, что марийцы разные бывают. Одни от голоду пропадают, другие жрут в три горла. Вот возьми, в нашей деревне есть такой Сидыр Сапан, у него прошлогодний хлеб еще в скирдах стоит. А мы с тобой не могли дождаться, когда новый хлеб поспеет, скорее молоть привезли. Какая у меня может быть дружба с этим Сидыром Сапаном? А ты говоришь «марийцы».

В это время на мельницу пришел Гавриил Васильевич Малыгин. Увидев учителя, Васли немного смутился и хотел незаметно выйти, но тот остановил его:

— A-а, и ты здесь, Мосолов? Ты мне как раз нужен.

Мужики шумно приветствовали молодого учителя. Как видно, многим из них он хорошо знаком.

Дед Ефим, коренастый старик с окладистой рыжей бородой, спросил:

— Что там, Васильич, про войну слыхать?

Малыгин присел на лавку.

— Ничего хорошего с войны не слышно, Ефим Тихоныч. По пути из Уржума заходил я в Лопъял. Семья Ивана Микишкина письмо от него как раз получила. Я нарочно выпросил у них письмецо, чтобы вам прочесть. Вот послушайте.

Малыгин, достав из’ кармана измятый конверт, испятнанный круглыми почтовыми штемпелями, принялся читать солдатское письмо.

— «Дорогие отец и мать, жена Оклюш, сыновья и дочери!

Давно не писал, был тяжело ранен. Сейчас лежу в лазарете в городе Чите. Слава богу, жив. А Выльып Сергей и Придбн Сану в том же бою сложили свои головы. Я это своими глазами видел. В лазарете говорят, что под городом Кинчжоу за три дня полегло костьми сорок тысяч наших солдат. Не знаю сам, как жив остался. Натерпелись мы в тот день страху. Пушку нашу разбило, патроны все вышли. Японцы идут на нас, а мы стоим да грозим им кулаками. Что тут было! Не дай бог никому попасть в такой ад!

Не хотел говорить, да все равно не скроешь: в том бою потерял я руку и ногу. Будь проклята эта война! Кому нужно было везти нас за десять тысяч верст, чтобы нас там уничтожали, как какую-нибудь мошкару. Оклюш, не убивайся, что я стал калекой. Как-никак, но крестьянскую работу буду работать. До свидания, отец и мать, до свидания, Оклюш и дети. К осени ждите домой. 30 июня 1904 года. Ваш Йыван».

Пока учитель читал письмо, ни один из двадцати с лишним человек не кашлянул, не шевельнулся. Тяжело молчали и после, когда письмо было прочитано. Наконец, дед Ефим вздохнул:

— Да что же они делают, эти апицеры! Вывели солдат на войну, а патронов не дали. Это все равно что выйти на молотьбу без цепов.

— Не хватает у нашей армии ни патронов, ни ружей, ни пушек, — сказал учитель.

— Почему?

— Да уж потому. Иначе не трясли бы кулаками перед наступающим противником. Недаром Япония теснит Россию.

— Россию, говоришь? — переспросил дед Ефим. — Разве война идет не на чужой земле?

— Твоя правда, Ефим Тихоныч, война идет в Китае. Русская армия отступает.

— И пусть отступает! — решительно сказал дед Ефим. — Нечего нашим солдатам лить свою кровь на чужой земле!

Малыгин быстро взглянул на старика и ничего не ответил.

Васли, внимательно слушавший весь разговор, подумал с удивлением: «Если русская армия будет отступать, ведь тогда Япония победит Россию. Разве это не будет для всех нас позором?»

На мельницу вбежал мальчик лет двенадцати, внук деда Ефима.

— Дедушка, подошла наша очередь! — крикнул он.

Старик положил большую, как лопух, ладонь на плечо внука и, попрощавшись с учителем, вышел.

Вскоре поднялся Малыгин, поманив с собой Васли.

— Вот что, Мосолов, — сказал он, — я привез сегодня из Уржума химическую посуду и различные приборы для физического кабинета, их надо распаковать и расставить в шкафах. Хотел попросить тебя этим заняться. Сможешь?

— Конечно, Гавриил Васильевич!

— Тогда приходи завтра.

Учитель ушел.

Вдруг со стороны мельницы послышались суматошные крики, потом какой-то мужик подбежал к Васли:

— Эй, парень, иди-ка скорей! С мельником беда!

Васли кинулся на мельницу. Протискавшись между сгрудившихся людей, он увидел Матвея, лежавшего на полу без кровинки в лице.

Васли опустился рядом с мельником на колени.

— Дядя Матвей, что с тобой? — испуганно спросил он и взял мельника за руку.

Тот вскрикнул.

— Руку сломал, — сказал кто-то из помольщиков, и все, перебивая друг друга, принялись обсуждать случившееся.

Оказывается, Матвей, поднимаясь по лесенке к ковшу, оступился и упал на крутящийся жернов. Полу его фартука закрутило осью жернова, и сколько Матвей ни дергал, никак не мог освободиться. Руку прижало к жернову. Ему пришлось бы совсем плохо, не подоспей к нему на помощь дед Епи с ножом. Старик перерезал пояс фартука, мельник свалился с крутящегося жернова на пол.

Помольщики толпились вокруг и бестолково охали.

Лицо Матвея стало землистого цвета, дыхание прерывалось каким-то хрипом.

Васли вскочил на ноги, сказал решительно:

— Запрягите кто-нибудь лошадь! Его надо отвезти в больницу!