Воды текут, берега остаются

Урядника вывели во двор, связали ему руки за спиной и, как куль, закинули на спину лошади. Кто-то распахнул ворота, кто-то ударил лошадь по крупу, и она с места взяла в галоп.

Темнеет. Дует холодный северный ветер. Нудно сеется мелкий дождик — и не перестает, и сильнее не идет. Холодная осень. Тревожная осень.

Глава XV БУНТ

В начале ноября произошло несчастье. Поперечный Йыван, катаясь на коньках на мельничном пруду, попал в полынью, и его утянуло под лед.

Ребята, натерпевшиеся от наушничества Йывана, не очень-то о нем горевали. Лишь надзиратель Потап Силыч сокрушался, что остался без доносчика.

Недели через две ударили большие морозы. Баудер отпускал дрова по скупой норме, и ученики дрогли в классах, мерзли по ночам в общежитии.

Ребята со старшего курса наладились таскать дрова из поленницы. Потап Силыч сразу заметил, что в спальнях стало теплее. Стал следить, кто берет дрова без разрешения, но никого не мог поймать. Тогда он пошел на хитрость. Вынул из полена сучок, в отверстие затолкал заряженный ружейный патрон. Это полено он незаметно для ребят подложил в поленницу и стал ждать.

Незадолго до отбоя в одной из спален грохнул выстрел. В ту же минуту на пороге, злорадно улыбаясь и потирая руки, появился Потап Силыч.

— Попались, голубчики, — сказал он. — Думали меня, перехитрить? Не вышло! Ну, говорите теперь, кто из вас воровал дрова? Ну?

Вперед вышел Ваня Ислентьев. Он недавно вернулся в школу, чтобы отцу не пришлось платить непосильный штраф.

— Выходит, вы, Потап Силыч, нарочно все это подстроили?

Надзиратель самодовольно ухмыльнулся:

— Ты как думал? Вывел вас на чистую воду, ворье!

— Кто ворье? Мы?! — зашумели ребята.

— Вы, конечно! Но теперь вам несдобровать, уж я вам спуску не дам, вы у меня…

Надзиратель не договорил. Неожиданно погасла лампа, ребята в темноте накинулись на ненавистного надзирателя и принялись его тузить.

— Ребята! Да что вы! Я же так только! Я пошутил! — взмолился Потап Силыч.

Но удары продолжали сыпаться на него со всех сторон.

Кончилось тем, что надзирателя схватили за руки и за ноги, вынесли в полутемный коридор и, раскачав, бросили к двери.

Потап Силыч больно ударился об пол, с трудом поднялся и, ковыляя, ушел в свою комнату.

Общежитие гудело до утра. Никто не ложился спать, все обсуждали случившееся.

— Нас около сотни, — сказал Ваня Ислентьев. — Всех в карцер не посадят, из школы не исключат Главное — держаться дружно. Мы должны предъявить Баудеру свои требования.

— Какие требования? — спросил Лайдемир Диомидов.

— Ясно какие, — вмешался в разговор Яша Гужавин. — Чтоб не заставляли нас работать по четырнадцать-пятнадцать часов, чтобы лучше кормили…

Его поддержало сразу несколько голосов:

— Чтобы в карцер не сажали, здесь не тюрьма!

— Дрова сами заготавливаем, а топить не дают!

— Некоторые учителя бьют учеников — например, Прокудин. Гнать таких из школы!

— Давайте изложим все это в приговоре, как делают мужики на сходках, и подадим бумагу Баудеру, — предложил Ваня.

— Давайте!

— Пиши, мы все подпишемся!

Когда приговор был написан, Ваня Ислентьев прочел его вслух:

— «Учитывая свободу, дарованную народу царем, мы, ученики Нартасской школы, обсудили свою жизнь, и все пришли к единому мнению, что собака директора школы живет лучше, чем мы, и что наше положение должно измениться коренным образом. Поэтому мы требуем:

Первое. Установить восьми-девятичасовой учебно-трудовой день.

Второе. Улучшить питание.

Третье. Уничтожить казарменные порядки в общежитии.

Четвертое. Внести изменения в школьный устав, в частности разрешить ученикам свободно собираться для обсуждения различных вопросов и для совместного отдыха». Все!

— Еще один пункт забыли включить, — сказал Яша Гужавин.

— Какой?

— Раз школа не казарма и тем более не тюрьма, значит, не нужен надзиратель!

— Долой надзирателя!

— Долой!

Избитый, насмерть напуганный Потап Силыч, услышав эти крики, покрепче запер дверь. Утром, с трудом передвигаясь, явился в кабинет Баудера за расчетом.

Незадолго до него в этом кабинете побывали трое ребят — выбранный учениками школы ученический комитет во главе с Ваней Ислентьевым. Комитет вручил Баудеру петицию. Прочитав бумагу, Баудер чуть не задохнулся от злости, приказал Прокудину посадить комитетчиков в карцер и вызвать к себе Малыгина.

В это время к нему и явился Потап Силыч.

— Прошу расчета, Владимир Федорович, — хрипло дыша, сказал он.

Баудер удивленно взглянул на побледневшего, осунувшегося надзирателя.

— Что это вдруг? — спросил подозрительно.

— Здоровье мое никудышное.

— Ты вроде раньше не жаловался.

— Раньше не жаловался, а теперь чувствую, что не могу больше работать, хочу вернуться в родную деревню, там у меня сестра…

В кабинет вбежал Прокудин:

— Владимир Федорович! Бунт! Ребята высадили дверь карцера, освободили тех троих, что были у вас давеча!

Баудер опустился в кресло, губа у него отвисла.

— Бунт? Где Малыгин? Уж не по его ли наущению ученики написали эту проклятую бумагу?

— Он вчера вечером уехал в Сенду, — сказал Прокудин.

— Тогда он тут ни при чем. Выходит, ребята сами до этого додумались? Это еще хуже.