Военно-эротический роман и другие истории

Да, Мартын не юлил. Но скорее не из чувства собственного достоинства, а под влиянием апатии. Он ощущал себя снарядом на последней точке траектории, который вот-вот уйдет навсегда в морскую глубину. Все вместе с ним проваливалось в эту глубину: и служба, и личная жизнь, и даже недавняя половая оргия, не принесла радости.

– Так как же ты, капитан-лейтенант, дошел до жизни такой? С кем пил-то, член государственной комиссии? Один?

– Никак нет!

– С друзьями? Чего же они тебя бросили одного?

– Никак нет, не с друзьями.

– С бабами? Чего молчишь, с бабами, что ли?

– Я не буду отвечать на этот вопрос.

– Вот ты какой! Ну ладно. Своей властью объявляю трое суток ареста, а дальше пусть твое начальство разбирается. Адмирал Ядин, например.

– Ядин не станет разбираться. Он с удовольствием отправит меня в часть.

С чего это? Обычно начальники отбивают своих…

– Я неудобным оказался…

Комендант тоже понравился Мартыну Зайцеву. Прямой, грубоватый, наверное, честный служака. И Мартын неожиданно для самого себя взял да и рассказал подполковнику Топило всю историю с неудачно изготовленной пушкой. Кому-то нужно же было рассказать. Вот – военному коменданту.

Подполковник слушал внимательно, не перебивая. Потом подытожил:

– Ладно, борец за правду! Пушка – не пушка, а напиваться военнослужащему до свинского состояния не положено. Так что трое суток от меня остаются. Жаль, что власти не хватает, больше бы впилил. Все, идите. И чтобы в камере порядок был!

– Есть.

В двенадцать часов к воротам гауптвахты подошли две женщины. Они попросили вызвать к ним старшину гауптвахты. Долговязый мичман с маленькими хитрыми глазами не круглом, почти безбровом, лице появился через десять минут.

– Слушаю вас, гражданочки.

– Мы хотим с вами поговорить, – заявила та, что была поменьше ростом.

– Говорите!

– Лучше бы в помещении.

– Вам лучше?

Маленькая кокетливо сверкнула глазом:

– А может быть, и вам!

– Ладно, пройдемте в канцелярию. Часовому бросил коротко:

– Со мной!

В канцелярии усадил гостей на табуретки.

– Слушаю вас, гражданочки.

– У вас на гауптвахте находится офицер капитан-лейтенант Зайцев.

– А вы откуда знаете, кто у нас находится?

Тут высокая вступила в разговор. Сложив бантиком невероятно красные губы, пропела:

– Мичман, о чем вы говорите! Карасев – такой маленький город!

Мичман пожевал бескровными губами и сказал:

– Допустим, находится. Ну и что?

Маленькая затараторила:

Понимаете, он после госпиталя еще не совсем оправился, ему необходимо дополнительное питание для восстановления сил. На столе появилась увесистая хозяйственная сумка. – Вот…

– Уж не вы ли лишили офицера последних сил? – спросил старшина гауптвахты, который тоже жил в маленьком городе Карасеве.

– Фу, мичман, – возмутилась высокая, – как вы можете? – Она передернула плечами, чем привела мичмана если не в волнение, то в некое замешательство, в результате чего прозвучали долгожданные слова:

– Ну ладно, посмотрим, чего вы тут… – и старшина гауптвахты раскрыл сумку. – Яблоки, так, шоколад… А что это в банке, теплое еще?

– Это мясо тушенное.

– Зачем? Он же тут на довольствии! Горячая пища ежедневно.

– Знаем мы ваше довольствие! Здоровый ноги протянет!

– А это что: водка?

– Какая водка?

– Вот эта, «Столичная»!

– А это не наша водка, – нахально сказала высокая. А чья же, интересно? – спросил мичман.

– Ваша. – Моя?

– Ваша, ваша.

– А где же она была? – удивился мичман.

– А на столе стояла!

– Одна стояла? – поинтересовался догадливый начальник и посмотрел на высокую даму как-то искоса, с хитрецой, словно бы присоединяясь к заговору. Интуиция не обманула старого служаку.

– Почему одна? – собеседница опять искушающее передернула плечами. – Две. – На столе в мгновение ока появилась вторая «Столичная. – Две, – подтвердила она и добавила для ясности:

– Третьей не было.

– Добро, – сказал мичман, – передам харчишки. Сами выйдете? Провожать не надо?

Женщины покинули территорию карательного заведения самостоятельно.

* * *

Когда, окончив дальние походы,

Я сразу стал невероятно штатским,
Мир был моим, доверчивым и шатким,
Весь в смене настроений и погоды.

И если небо ежилось простудно,

Я видел лица пасмурных прохожих,
Я чувствовал озноб всеобщей дрожи,
И было мне невесело и трудно.

Но иногда веселыми глазами

Сиял мне мир, как тысяча парадов.
Солнц было столько, сколько женских взглядов,
И лишь одно – неглавное – над нами.