Военное дело древних персов

Если персидские командиры считали, что их флот уступает по количеству кораблей вражескому, они не принимали боя, а вытаскивали свои корабли на берег, под защиту сухопутных сил. Так, созданный в 479 г. до н. э. при Микале лагерь был укреплен рвом и частоколом, усиленным камнями (Hdt., IX, 96–98; Diod., XI, 34, 3). Похожим же образом в битве при Эвридемонте царский флот, ожидая подмогу, вошел в реку и расположился у сухопутного лагеря. После же разгрома в морской битве царского флота афиняне, высадившись, разбили и сухопутное войско в тот же день (Thuc., I, 100, 1; Plut. Cim., 12, 4–13, 3). Также и в 450 г. до н. э. остатки персидского флота, разгромленные у Саламина на Кипре, прибыли в Киликию под защиту сухопутной армии (Diod., XII, 3, 3–4).

После экспедиции флот, как и армия, распускался, корабли возвращались в свои родные города, где и пребывали до следующего призыва (Hdt., VI, 47; IX, 96). Дж. Коквелл считает, что у персидской империи не было постоянного флота, однако Г. Валлинга доказывает, что в первой четверти V в. до н. э. имперский флот имел две базы: в Киликии и в эолийских Кимах (Hdt., V, 108; VI, 43; 95; VIII, 130; Diod., XI, 2, 3; Strab., XIV, 5, 10) и, таким образом, существовало два флота[228]. Тот же Г. Валлинга предполагает, что в мирное время корабли осуществляли патрулирование моря, но Дж. Коквелл справедливо указывает на отсутствие такого контроля за морем, где было развито пиратство[229].

14. Обычаи, связанные с войной. На ход кампании оказывала достаточно большое влияние мистическая составляющая. Перед походом военачальник совершал жертвоприношения и стремился получить предзнаменования судьбы будущей кампании[230]. В частности, проводились гадания по птицам (Xen. Cyr., I, 6, 1; 44; III, 3, 22; VIII, 7, 3; Cicer. De div., I, 41, 90). Согласно Николаю Дамасскому, во время восстания против Мидии Киру «вещие птицы, живущие на его доме, предсказали, что он отправится в Парсагады» (Nic. Damas. Frg., 66 (FHG. T. III. P. 405; FGrH, 90, frg. 66, 41)). Гадать могли по выпадению жребия (Esther, 3, 7; ср.: Hdt., III, 83; 128) и по выстрелу из лука: если с одного выстрела было попадание в задуманную цель, это рассматривалось как благоприятный знак (Hdt., III, 35). Гром также был благоприятным знамением (Hdt., III, 86; Xen. Cyr., I, 6, 1; VII, 1, 3; ср.: Xen. Cyr., VIII, 7, 3).

Подробно об обрядах в начале экспедиции рассказывает Ксенофонт, описывая действия своего героя и называя богов греческими именами. До похода Кир совершил жертвоприношение Зевсу-Царю, а затем и другим богам, чтобы они были предводителями, советчиками и союзниками, потом же героям — защитникам своей страны. Непосредственно перед переходом вражеской границы было произведено гадание по птицам, давшее благоприятные знамения. А сразу после перехода царь совершил возлияние Гее, почтил жертвами героев вражеской земли; после чего поднес жертвы Зевсу-Отцу и другим богам (Xen. Cyr., III, 3, 21–22). Как видим, сначала просили милости у своих богов, в первую очередь у Ахура-Мазды (Зевса) и духов героев-покровителей страны-фраваши (ср.: Xen. Cyr., II, 1, 1). Непосредственно перед пересечением границы путем ауспиций выбирали нужный момент для перехода, а входя на неприятельскую территорию, приносили жертвы богам и духам-покровителям этой земли (Hdt., VI, 97; VII, 43; 191; VIII, 54; Xen. Cyr., II, 1, 2; VIII, 3, 24), а также своим богам[231]. Жертвоприношение местным неперсидским богам, под чьим контролем находились чужие земли, было правилом.

Царь, охотящийся на льва, в сопровождении Беса, несущего охотничью добычу. Ахеменидская халцедоновая печать. Британский музей, 129571. Воспроизведено по: Frankfort H. Cylinder Seals: A Documentry Essay on the Art and Religion of the Ancient Near East. London, 1939. Pl. XXXVIIh.

Жертвоприношения были в том числе и человеческие — закапывали живыми в землю (Hdt., VII, 114; ср.: III, 35). Приношения людей не были зороастрийским ритуалом, а считались пережитком более ранних верований, в частности жертвами богу мертвых[232]. Известно, что самый статный пленный с первого взятого на абордаж корабля был заколот как жертва на носу царского корабля (Hdt., VII, 180), — возможно, впрочем, это был финикийский обычай[233].