Военное духовенство в России в конце XIX – начале XX века

Что же касается о. протопресвитера, то он сохраняет безучастность, даже равнодушие. Его позицию можно объяснить не только его личными убеждениями и отношением к служению священника на войне, но и отсутствием механизма правосудия в его руках. Между прочим, и комиссия, созданная по инициативе Государственной думы, а не по ходатайству о. протопресвитера, работала медленно и сведения собирала долго. Расследования событий 1914 г. производятся только в 1915–1916 гг. И здесь возникает проблема: если свидетели еще что-то помнят, то нередко при допросах не хватает вещественных доказательств – снимков, протоколов, рапортов и т. д. Задокументированными оказались фактически только случай в рудавской церкви, когда священник П. А. Копаневич снял фотографии с места происшествия, и случай в Кельце, где нашедшие икону попытались самостоятельно провести что-то вроде осмотра места происшествия, экспертизы повреждений, а также сфотографировали икону с двух сторон. Икону, обнаруженную Студенцовым, осматривал судебный следователь 1-го участка Могилевского уезда уже в середине января 1916 г. В некоторых случаях, даже имея фотографии, исполненные профессиональными фотографами, как, например, в случае с собором в г. Прасныше, комиссия не имела свидетелей для расследования дела, поскольку никаких иных доказательств – ни опроса свидетелей, ни протокола с места обнаружения иконы, ни рапортов благочинных – не имелось. Между тем если бы о. протопресвитер проявил чуть больше участия, документирование обстоятельств обнаружения оскверненных икон можно было бы делать тщательнее, и тогда комиссия смогла бы работать быстрее и убедительнее.

Еще одно важное обстоятельство необходимо учитывать в этом вопросе. Набранные в большинстве своем из епархий священники, не имевшие ни представления о превратностях военной жизни, ни связи с паствой, особенно во вновь сформированных полках, не были ориентированы ни на пропаганду полковых традиций и воспитание уважения к полковым святыням, ни на эвакуацию имеющегося церковного имущества в случае необходимости. Поэтому, отходя с войсками, они оставляли иконы и церковное имущество врагу. Ни о каком спасении с тонущего корабля или выносе на себе уже не могло быть и речи – иконы просто бросали. Не лучше обстояло дело и с эвакуацией церковного имущества стационарных церквей и католических костелов, хотя здесь усилия прилагались. Например, благочинный Брест-Литовского крепостного района, настоятель брест-литовского крепостного собора протоиерей Иоанн Ефимиевич Протопопов, в благочинии которого было 8 церквей, а с началом войны добавились полковые и госпитальные священники, смог организовать эвакуацию имущества вверенных ему церквей почти полностью; то, что не удавалось вывезти, прятали и даже закапывали. Настоятель новогеоргиевского крепостного собора протоиерей Федор Евдокимович Морозов собирал и вывозил имущество своего собора с риском для собственной жизни – в результате он в начале августа 1915 г. попал в плен вместе с диаконом Александром Москвиным. В ноябре 1915 г. вернулся из плена уже почти ослепшим – ему пришлось перенести три операции по удалению катаракты[720]. Оба упомянутых священника – возрастные, их служение началось еще при А. А. Желобовском.

Наконец, следует отметить еще одно обстоятельство. Д. Байрау несколько переоценивает усилия Церкви по пропаганде войны[721]. Во всяком случае, Г. И. Шавельский не пользуется сведениями об осквернении икон для выработки образа врага в массовом сознании, а его статьи о зверствах германцев[722] хотя и касаются этого вопроса, но вскользь, в общем. Между тем реакция свидетелей, допрашивавшихся уже через два года после обнаружения оскверненных икон, показывает, что они пережили сильнейшее эмоциональное потрясение.

Подводя итоги, можно отметить следующее.

Роль и место иконы на войне определялись веками.

Полки отправлялись на фронт, благословляемые иконами. Икона становилась в этот момент не только символом православия, но и воплощением патриотической идеи государства.

Очень большое значение имела передача икон воинам. Поднесение иконы полку в момент отправления в поход, особенно государем или начальствующими лицами, становилось символическим выражением ожидания от полка самоотверженности и подвигов. Икона как бы воплощает честь полка наряду со знаменем и в то же время становится залогом божественного покровительства полка. Наиболее четко это значение полковой иконы выявилось в китайском походе 1900 г. и Русско-японской войне 1904–1905 гг. В Первой мировой войне поспешное формирование и отправление на фронт полков, укомплектованных большим количеством новобранцев, не способствовало демонстрации полковых традиций, особенно потому, что традиции эти еще не сложились. Поднесения икон полкам случались редко, и то в основном «от города» или частными благотворителями, а о. протопресвитер не находил необходимым наделять вновь формируемые полки иконами при отправлении их на фронт.