Читаем Военный переворот (книга стихов) полностью

поскольку он начал пить,


И чудом не умер, пытаясь


на горло себе наступить.


Покуда с ногой на горле влачил он свои года,


Пятеро перемерли от жалости и стыда,


Тридцатый сломался при виде нахала,


который грозил ножом.


Теперь нас осталось довольно мало,


и мы себя бережем.


Так что нынешний ходит по струнке,


охраняет свой каравай,


шепчет, глотает слюнки,


твердит себе "не зевай",


Бежит любых безобразий,


не топит тоски в вине,


Боится случайных связей,


а не случайных — вдвойне,


на одиноком ложе тоска ему давит грудь.


Вот так он живет — и тоже


подохнет когда-нибудь.


Но в этой жизни проклятой


надеемся мы порой,


Что некий пятидесятый,


а может быть, сто второй,


Которого глаза краем мы видели пару раз,


Которого мы не знаем, который не знает нас,


подвержен высшей опеке,


и слышит ангельский смех,


И потому навеки останется после всех.



ВОЕННЫЙ ПЕРЕВОРОТ


(ТРИНАДЦАТЬ)


маленькая поэма


"Полдень в комнате." (И. Бродский)

1



У нас военный переворот.


На улицах всякий хлам:


Окурки, гильзы, стекло. Народ


Сидит по своим углам.


Вечор, ты помнишь, была пальба.


Низложенный кабинет


Бежал. Окрестная голытьба


Делилась на "да" и "нет".


Три пополудни. Соседи спят.


Станции всех широт


Стихли, усталые. Листопад.


В общем, переворот.



2


Сегодня тихо, почти тепло.


Лучи текут через тюль


И мутно-солнечное стекло,


Спасшееся от пуль.


Три пополудни. То ли режим,


То ли всяк изнемог


И отсыпается. Мы лежим,


Уставившись в потолок.


Собственно, мы уже за чертой.


Нас уже как бы нет.


Три пополудни. Свет золотой.


Это и есть тот свет.



3


Вчера все кончилось: детский плач,


выстрелы, вой старух…


Так после казни стоит палач


И переводит дух.


Полная тишь, голубая гладь,


Вязкий полет листвы…


Кто победил — ещё не понять:


Ясно, что все мертвы.


Так заверша6ется большинство


штурмов, штормов, атак.


Мы ли не знаем, после чего


Тоже бывает так?



4


Миг равновесья. Лучи в окно.


Золото тишины.


Палач и жертва знают одно,


в этом они равны.


Это блаженнейшая пора:


пауза, лень, просвет.


Прежняя жизнь пресеклась вчера,


Новой покуда нет.


Клены. Поваленные столбы.


Внизу не видно земли:


Листья осыпались от стрельбы,


Дворника увели.



5


Полная тишь, золотая лень.


Мы с тобой взаперти.


Может быть, это последний день:


завтра могут прийти.


Три пополудни. Полный покой,


Точка, верхний предел.


Чуть прикасаясь к руке рукой,


но не сближая тел,


влажной кожей на простыне


И к потолку лицом…


Три пополудни. Тень на стене:


ветка с одним листом.



6


Снарядный ящик разбит в щепу:


вечером жгли костры.


Листовки, брошенные в толпу,


Белеют среди листвы.


Миг равновесия. Апогей.


Детское "чур-чура".


Все краски ярче, и тень теплей,


Чем завтра и чем вчера.


Что-то из детства: лист в синеве,


Квадрат тепла на полу…


Складка времени. Тетиве


Жаль отпускать стрелу.



7


Так качели порой, грозя


Качнуться вокруг оси,


вдруг зависают: дальше нельзя.


Так иногда весы,


Дрожа, уравниваются. Но


Опять качнуться грозят.


Верхняя точка. А может, дно.


Дальше — только назад.


Скамейка с выломанной доской.


Выброшенный блокнот.


Город — прогретый, пыльный, пустой,


нежащийся, как кот.



8


Верхняя точка. А может, дно.


Золото. Клен в окне.


Что ты так долго глядишь в окно?


Хватит. Иди ко мне.


В теле рождается прежний ток,


Клонится милый лик,


Пышет щекочущий шепоток,


Длится блаженный миг.


Качество жизни зависит не


Долбанный Бродский! — от


Того, устроилась ты на мне,


Или наоборот.



9


Дальше — смятая простыня,


Быстрый, веселый стыд…


Свет пронизывает меня.


Кровь в ушах шелестит.


Стена напротив. След пулевой


На розовом кирпиче.


Рука затекает под головой.


Пыль танцует в луче.


Вчера палили. Соседний дом


Был превращен в редут.


Сколько мы вместе, столько и ждем,


Пока за нами придут.



10


Золото. Клен. Тишина таит


Пристальный свой расчет.


Нынче — отсрочка. Время стоит.


Завтра все потечет.


В небе застыли остатки крон.


День ползет под уклон.


Золото. Клен. Равновесье. Клен.


Красная лужа. Клен.


В темных подвалах бренчат ключи


От потайных дверей.


К жертвам склоняются палачи


С нежностью лекарей.



11


Три пополудни. Соседи спят


И, верно, слышат во сне


Звонка обезумевшего раскат.


Им снится: это ко мне.


Когда начнут выдирать листы


Из книг и трясти белье,


Они им скажут, что ты есть ты


И все, что мое, — мое.


Ты побелеешь, и я замру.


Как только нас уведут,


Они запрут свою конуру


И поселятся тут.



12


Луч, ложащийся на дома.


Паль. Поскок воробья.


Дальше можно сходить с ума.


Дальше буду не я.


Пыль, танцующая в луче.


Клен с последним листом.


Рука, застывшая на плече.


Полная лень. Потом


Речь, заступившая за черту,


Душная чернота,


проклятье, найденное во рту


Сброшенного с моста.



13


Внизу — разрушенный детский сад,


Песочница под грибом.


Раскинув руки, лежит солдат


С развороченным лбом.


Рядом — воронка. Вчера над ней


Еще виднелся дымок.


Я сделал больше, чем мог. Верней,


Я прожил дольше, чем мог.


Город пуст, так что воздух чист.


Ты склонилась ко мне.


Три пополудни. Кленовый лист.


Тень его на стене.



10.93 — 03.95

ПАУЗА


Нет, уж лучше эти, с модерном и постмодерном,


С их болотным светом, гнилушечным и неверным,


С безразличием к полумесяцам и крестам,


С их ездой на Запад и чтением лекций там,


Но уж лучше все эти битые молью гуру,


Относительность всех вещей, исключая шкуру,


Перейти на страницу:

Похожие книги

Изба и хоромы
Изба и хоромы

Книга доктора исторических наук, профессора Л.В.Беловинского «Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы» охватывает практически все стороны повседневной жизни людей дореволюционной России: социальное и материальное положение, род занятий и развлечения, жилище, орудия труда и пищу, внешний облик и формы обращения, образование и систему наказаний, психологию, нравы, нормы поведения и т. д. Хронологически книга охватывает конец XVIII – начало XX в. На основе большого числа документов, преимущественно мемуарной литературы, описывается жизнь русской деревни – и не только крестьянства, но и других постоянных и временных обитателей: помещиков, включая мелкопоместных, сельского духовенства, полиции, немногочисленной интеллигенции. Задача автора – развенчать стереотипы о прошлом, «нас возвышающий обман».Книга адресована специалистам, занимающимся историей культуры и повседневности, кино– и театральным и художникам, студентам-культурологам, а также будет интересна широкому кругу читателей.

Л.В. Беловинский , Леонид Васильевич Беловинский

Культурология / Прочая старинная литература / Древние книги