Военный врач. Хирургия на линии фронта

К этому времени девочка уже была под наркозом, подключенная к аппарату ИВЛ. На нее было больно смотреть: из дыры в брюшной стенке свисал кишечник, в то время как в груди, руке и животе были осколочные раны. Я посмотрел на показания тонометра – ее систолическое давление равнялось шестидесяти. Оставь мы ее в операционной, она бы замерзла и истекла кровью. Ей оставались считаные минуты, а не часы, независимо от того, будет ли нанесен авиаудар.

В операционной к этому времени, кроме нас, никого не осталось. Даже глава безопасности ушел, чтобы обойти остальные помещения. У меня в голове пронеслось множество мыслей, прежде всего о том, что не могу оставить эту девочку умирать в одиночестве от тяжелейших ран. Она была невинным ребенком, не заслуживала подобной участи, нуждалась в защите от этого ужасного насилия и ни в коем случае не должна была становиться его частью.

Я вспомнил о том, что случилось многие годы назад в Сараеве. Я думал, что умру, и точно так же думал предыдущим вечером в убежище.

Может быть, именно в этот момент все должно было закончиться? Если так, нужно ли мне спасаться? Ответ, конечно, был отрицательным.

Я БЫЛ ОДИН ВО ВСЕМ МИРЕ – НИ РОДИТЕЛЕЙ, НИ БРАТЬЕВ-СЕСТЕР, НИ ДЕТЕЙ. ПО БОЛЬШОМУ СЧЕТУ ОСОБОГО ЗНАЧЕНИЯ НЕ ИМЕЛО, БУДУ Я ЖИТЬ ИЛИ УМРУ.

По крайней мере, я бы занимался любимым делом и, может быть, в результате даже спас бы эту девочку. Хорошенько все обдумав, я решил остаться. Пациентка теперь была полностью под наркозом, а аппарат ИВЛ работал.

Я повернулся к Мауро и сказал:

– Ты можешь идти, тебе не обязательно оставаться.

– А ты остаешься?

– Я остаюсь.

– Тогда и я останусь с тобой.

Я поставил на операционный стол свой набор инструментов, а затем снова посмотрел на Мауро. Наши глаза встретились. Столько всего читалось в его взгляде… В нем перемешались сожаление, уважение и прощание, отчасти страх и волнение.

– Ты должен идти, – повторил я.

– Нет, Дэвид, я останусь с тобой.

У него за плечами тоже было множество гуманитарных миссий, тоже не было жены и детей. Полагаю, мы оба думали примерно об одном и том же.

Итак, мы остались с этой маленькой девочкой, в любую минуту ожидая, что упадет бомба, прилетит ракета, ну или что бы там нас ни ждало. Я все думал, на что это будет похоже. Тем временем я спокойно обработал живот девочки йодом и закрепил зеленые шторки на месте. Спешить было некуда, и мы неторопливо делали свое дело. Меня охватило предчувствие неминуемой гибели, и в голове всплыло воспоминание о том блокпосте в Конго, когда я ожидал выстрела в шею. На этот раз, впрочем, не было ничего личного. Я не видел того, кто принесет мне смерть, просто знал, что, возможно, она скоро наступит.

Я сделал разрез по всей длине ее живота, от грудины до лобка. Внутри лежал большой осколок шрапнели, разворотивший все вокруг себя. Он вошел в правую подвздошную ямку таза, и из оставленной им дыры теперь выглядывал тонкий кишечник. Осколок пробил мочевой пузырь, а также тонкий и толстый кишечник в нескольких местах и попал прямиком в селезенку, которая обильно кровоточила.

Я НАПРЯГ СЛУХ, ПЫТАЯСЬ УЛОВИТЬ РЕВ ПРИБЛИЖАЮЩИХСЯ РАКЕТ. НИЧЕГО. В БОЛЬНИЦЕ ВОЦАРИЛАСЬ ТИШИНА. Я ПОСМОТРЕЛ НА МАУРО – ОН ТОЖЕ ПОДНЯЛ БРОВИ ОТ УДИВЛЕНИЯ.

Медбрат оставил много нераспечатанных упаковок с тампонами, и я попросил Мауро открыть их все, чтобы укладывать в брюшную полость девочке. Эта до боли знакомая процедура помогла отвлечься от ситуации, в которой мы находились, и, когда я, удалив ей селезенку, принялся восстанавливать кишечник, Мауро сказал, что с начала операции прошло двадцать минут. Обстрел так и не начался. Ничего не оставалось, кроме как продолжать. Мы закончили операцию, зашив ей тонкий и толстый кишечник, и ее живот теперь снова выглядел нормально. После этого я переключился на ее левую руку и восстановил артерию, поврежденную другим осколком.

Два часа спустя этаж, на котором располагались операционные, все еще пустовал. Мы решили вывести ее из наркоза прямо в операционной. Пока мы этим занимались, в больницу постепенно начали возвращаться люди, удивленные тем, что мы все еще были там. Казалось очевидным, что никакого обстрела не предвидится.

Я не знаю, откуда именно была получена информация, но мне сказали, что это надежный источник – МККК поддерживал связь с обеими сторонами, – и именно поэтому все запаниковали и ушли. Не знаю и то, сколько пациентов скончалось в других операционных и что с ними случилось. Знал лишь, что наша маленькая девочка была жива, и всячески надеялся, что она поправится. Я навещал ее каждый день и близко познакомился с ее семьей. Ее зовут Айша, и фотография, на которой я стою у ее больничной кровати и вместе с ней улыбаюсь, говорит сама за себя.