Воин аквилы

Оставшись наедине с самим собой, Владиус, тихонечко подойдя к бассейну с плавающими в нём дивными живыми рыбами под равномерно доносящиеся чуть поодаль звуки гуляющих гостей, сам того не ведая, и не заметил, как легко и безмятежно провалился в бездну волнительных размышлений. И даже скорее дум, наполненных душевной тягостью и болью от произошедшего и ещё отзывающихся в душе гулким и звучным эхом разговора с Валерием. Владиусу по-человечески искренне было очень жаль чрезмерно избалованного бесконечными лёгкими, как пух, дарами, окружающей знатной пышностью и роскошью сына Луция. Но, с другой стороны, юноша не был приучен к всякого рода лести и посему без каких-либо сомнений и жалостливого обмана и сказал пусть не столь приятную, но что ни на есть суровую правду в глаза разгулявшемуся и проникнувшемуся ложными и трусливыми постулатами сытой испорченности столичному патрицию. Да, сказал, но ведь не ради злобы, а по сущему веянию живой души, пылающей искренней надеждою на иной дальнейший жизненный исход ещё такого молодого начала. Живого начала, способного ли ещё прислушаться или же уже окончательно попавшего в лапы безудержной обиды навсегда?.. Задаваясь сим вопросом и одновременно прокручивая в голове последние самые яркие моменты эмоциональной непримиримости Валерия, Владиус вдруг совершенно неожиданно почувствовал за спиной будто бы посланное невидимой силой необъяснимо жгучее веяние. Веяние, кое молодой римлянин до сего момента ещё ни разу в жизни не испытывал. Веяние, которого явственно не знал. Но Владиус по природе своей был человеком не пугливым, а наоборот, являлся этаким созерцающим искателем всякого рода таинственного, интересного и неведомого. И посему, быстро переборов в себе мнимые грани сомнений и взяв себя в руки, молодой римлянин резво обернулся навстречу так неистово ожидающей позади таинственности и в тот же миг недвижимо замер, узрев перед собой образ прекрасной незнакомки, невольно заставившей от представшей красоты юношеские душу и сердце проникновенно обомлеть да, скорее, опьянеть от чарующего благоуханного женского совершенства, венцом которого выступали горящие огнём одурманивающей силы обворожительные миндалевидные живые тёмно-карие глаза. Будучи пленённым неожиданно явившейся перед взором чудесной природной грацией и, стало быть, по-прежнему не имея достаточных сил для осязаемых движений, Владиус вдруг, к своему дальнейшему душевному удивлению, в следующий же сладостный миг услышал ещё и сам овеянный, словно дюжиной изысканных гармоничных арф, ласковый женственный голос, с тихим упоением пролепетавший:

– Ой, римлянин, я не хотела тебя никоим образом напугать! Просто я ищу своих родителей. Может быть, ты видел, куда они пошли? Мой отец – парфянский посол, его здесь трудно не заметить!

Но юноша, ещё сильнее поддавшись очарованию раскрывшегося в полном женственном благолепии чуда, только и смог от себя вместо какого-либо связного словесного порыва в ответ бросить лишь наполненный многократною силою восхищения раскалившийся до предельного понимания и ощущения искристый взгляд. Но при этом Владиус в глубине сознания также прекрасно признавал и то, что, дабы сильно не обидеть и не показаться излишним римским невежей перед далёкой восточной прекрасной гостьей, обратившейся за помощью, необходимо было хоть что-то промолвить в ответ. Юноша это всё понимал, но с крепким чувством пьянящего дурмана непрекращающегося вида на образ красоты, разбавленный правильными нежными чертами лица и дополненный разливающимися, словно волны океана, чёрными длинными волосами вкупе с осевшим в голове сладостным осадком эха дивного голоска, сделать что-то было ох как непросто. Да, непросто, но если в душе бережно лелеять неувядающую мысль о благопристойности и чистом приличии, то и такая с виду кажущаяся твёрдой мысленная стена может оказаться по плечу, тем более когда ещё и сама частица внутреннего чутья жаждет помочь в её преодолении. Всего и надо-то лишь только всё это услышать и прочувствовать. И, будто наконец дождавшись того самого момента для истинного восприятия своего шестого чувства, Владиус, всё так же не опуская пылкого взгляда с глядящих чуть неловким взором глаз незнакомки, попутно вдруг вспомнил доселе прошедший поучительный совместный с дядей разговор. Вспомнил и, точно пропустив через себя открывшееся светом озарение, несколько раз глубоко выдохнул и с приободрённым новым лёгким внутренним уверенным чувством, по-доброму улыбнувшись, спокойно изрёк:

– А могу ли я узнать твоё имя, прекрасная обольстительница всего сущего?!