Воин Доброй Удачи

Плоскости переливающегося радугой стекла трескались и разбивались, превращаясь в невидимую пыль. Сверху сыпались обломки скалы. Расплавленный камень застывал, как кровь.

– Он ориентируется только на слух! – воскликнул старый волшебник между раскатами грома.

Сверкая глазами, Нил’гиккас кивнул в знак мгновенного понимания.

Зверь встал на дыбы прямо над ними. Еще одно поджигающее все вокруг извержение огня. Мир за пределами их обороны превратился в бесформенное сияние. Магическая защита трещала и горела…

Но король-нелюдь нападал, завывая на языках, столь же древних, как и его раса. Акхеймион едва мог разглядеть свет своего заклинания – он видел только бледно-голубые линии, похожие на изогнутые нити, уходящие дугой в вышину…

Ад поднимался, струился клубящимся огнем по выжженным грудам обломков справа от магов. Огонь с шипением превратился в пронзительный вопль, и они увидели Вуттеата, ужасного отца драконов, отшатывающегося назад, – дым вырывался из его проткнутого стрелой глаза, а бронзовый блеск чешуи внезапно стал белым.

– Голову! – закричал Акхеймион. – Атакуй его голову!

Они нападали на зверя, человек и нелюдь, как в старые времена. Они пронизывали воздух массивами злобного, ослепительного света. И он закричал, даже завизжал, как свинья, облитая горящим маслом.

Они шагнули в пространство пещеры и погнались за ним. Крылья Вуттеата порывисто били по земле, взметая клубы пепла и пыли. И все же его можно было разглядеть сквозь них.

Геометрия накала. Геометрия разрушения.

Как мотылек в кувшине, Вуттеат врезался плечами в зубчатый потолок, пытаясь обрушить на них каменные обломки. Глухой и слепой, он плевался огнем на нависавшие над ним скалы…

Колдун-гностик завис над одной из двух оставшихся колонн, нанося по ней удары, сотрясая ее и откалывая от нее куски. Маг-квуйа описал дугу вокруг зверя, выкрикивая жгучие заклинания. Они били и били по дракону до тех пор, пока железо его костей не засверкало и пока его голова не превратилась в обугленный обрубок, обладающий челюстями.

Зверь рухнул вниз, и Акхеймион ликовал, думая, что им наконец удалось свалить его. Но каким-то чудом падение дракона перешло в крен, а потом, когда он достиг пола, в бег – его когти взметнули в воздух каменные обломки. Он поднял свою обожженную морду, принюхиваясь и не обращая внимания на жалобный скрип своей раскаленной добела чешуи. Безошибочно он устремился к остаткам входа.

– Нет! – ахнул король-нелюдь.

Извиваясь как змея, дракон проскочил сквозь карающую перчатку их магической защиты и прорвался через вход в бледно-светящийся проход за ним.

Они преследовали его до самого пролома, пока не обнаружили, что скользят по крови зверя, а затем карабкаются вверх по склону из гравия и грязи. Но дракон двигался слишком быстро. Через несколько мгновений, затаив дыхание, они обнаружили, что щурятся на послеполуденное солнце. Вуттеат метался в свете дня, разбрасывая в стороны деревья и комья грязи. Он ударился о стены библиотеки и хрустнул, как предмет, брошенный в лес позади нее. Треснули стволы и его лапы. Над пыльным ореолом стены вздрогнули и исчезли кроны дюжины деревьев. Зверь изрыгал дикие огненные потоки, издавал пронзительные вопли, вонзавшиеся им в уши, как гвозди.

А потом, внезапно, Вуттеат полетел, переливаясь белым, черным и золотистым цветами. Его опустошающие все вокруг крылья били по лесу, как будто это было пшеничное поле. Сверкая чешуей, отец драконов взмыл ввысь, вращаясь по спирали и дымясь, как горящая птица. Наконец, улетев так далеко, что он стал казаться маленьким мотыльком, он исчез среди медленно меняющихся облаков.

Клирик стоял на самом верху разбитой вершины внутренней стены, глядя верх – вслед дракону. За его спиной бушевали всполохи огня, отбрасывая оранжевые полосы на его подбородок и щеку. Его нимильская кольчуга, сплетенная из цепей, блестела в сухом солнечном свете, и старый волшебник впервые увидел тонкие линии филигранной работы на ее бесчисленных звеньях.

Цапли. Цапли и львы.

– Он умрет, – сказал нелюдь.

Старый волшебник вскрикнул от облегчения и восторга.

– Твой брат отомщен!

Он заколебался, внезапно осознав это. Что значит слава, когда никто не помнит ее?

И что такое жизнь, если ее не освещает слава?

– Тень, – ответил Ниль’иккас, не отрывая взгляда от далекого неба. – Я буду помнить тень, которую он отбрасывает… – Он повернулся и посмотрел на волшебника. – По ту сторону грядущего горя.

Горя, которое следует за этим.

Старый волшебник выдержал взгляд короля-нелюдя на протяжении, казалось, сотни ударов сердца. Наконец он медленно кивнул в знак покорности и почесал подбородок под остатками бороды.

– Да, – сказал Акхеймион. – Сесватха тоже любил тебя.

* * *

Галиан издает какой-то звук, ворчание или всхлип – она не уверена.

Только что он был железной тенью, вяло скрежещущей по ней. А потом вдруг исчез.