Воин-монах на престоле

Мифы изображают и сущность богов, ибо возможно и космос назвать мифом, потому что вещи и тела в нем явлены, души же и умы сокрыты. Кроме того, если учить всех людей истине о богах, то в глупцах возникнет презрение и не позволит им достигнуть научного знания, людей же ревностных и серьезных это приведет к беспечности; сокрытие же истины мифом одним не позволяет презирать, других же заставляет философствовать. Почему же говорится в мифах об изменах, кражах, оковах отца и прочих нелепостях? Но разве не достойно удивления и восторга, что благодаря очевидной нелепости душа сразу же убеждается в том, что рассказы эти – покровы, сама же истина полагается неизреченной?».

Святой Григорий Назианзин иронично восклицает: «Итак, представим себе великолепное позорище (театр – В. А.) или, не знаю, как иначе велят они (сторонники, единоверцы и единомышленники Юлиана – В. А.) назвать дом свой. Пусть глашатаи сзывают слушателей, пусть сходится народ, пусть первые места займут или те, которые отличаются сединой старости и отменным образом жизни, или люди, знаменитые по роду, по славе и по хитросплетенной мудрости земной, в которой более прелести, чем истинного благочестия. Мы отдадим им это преимущество; что же будут они делать после сего? <…> Конечно, ты представишь им толковников провещаний (прорицаний – В. А.), кои вы называете божественными, разгнешь книги богословские и нравственные. Какие же и чьи, скажи, пожалуй! Хорошо им пропеть Гезиодову феогонию (поэму Гесиода «Теогония» – В. А.) и разглагольствовать об описанных там бранях и крамолах, о титанах и гигантах, столько страшных по имени и по делам. <…> отвратительные исчадия и преждевременные порождения гигантов, гидры, химеры, Церберы (трехголовый пес Кербер считался стражем подземного царства Аида – В. А.), Горгоны – словом, множество всякого зла, – вот красоты, которые можно предложить слушателям из Гезиода! Теперь пусть предстанет со своей цитрой (кифарой – В. А.) и все увлекающей песнью Орфей (мифический певец – В. А.); пусть прозвучат в честь Зевеса те великие и чудные слова и мысли, в коих выражается его богословие.

О Зевес, славнейший, величайший из богов,
скрывающийся под пометом овец, коней и лошаков!

Верно, хотел он сим изобразить животворную и живоносную силу сего бога; и можно ли было иначе это выразить?» («Слово четвертое, второе обличительное на царя Юлиана»). «Пусть все это предложат чудным слушателям богословия» – вослицает святой Григорий Назианзин в заключение своей гневно-ироничной инвективы – «потом пусть придумают на это аллегории и чудовищные толкования, – и поучение, удаляясь от своего предмета, понесется в пучины или на стремнины умозрения, не имеющего никакой опоры».

Причины и истоки этой яростной полемики, в пылу которой христианский памфлетист превзошел по язвительности даже своих друзей – последователей Диогена – отыскать совсем нетрудно. Все больше превращавшегося из философа достаточно широких взглядов в «зашоренного» религиозного фанатика (видимо, незаметно для себя) севаста Юлиана ирония свободомыслящего, вольнодумца раздражала гораздо сильнее и уязвляла гораздо больнее, чем догматические заблуждения верующего противника, и он предпочитал честного, откровенного врага сомнительному другу. Высшая цель, к которой Юлиан стремился – возрождение в новом блеске «светлого эллинского прошлого» – только компрометировалась союзом с киниками, оторвавшимися от своих праотеческих корней. Киники принадлежали к почтенной уже в силу своего возраста древней афинской философской школе и, казалось, были вправе противопоставить свой освященный традицией атеистический, «безбожный», эллинизм тому «родноверческому» эллинизму, чьи силы август-любомудр пытался сплотить под эгидой своего рода «языческого кафолицизма», некой «родноверческой Вселенской церкви», всякое слово непогрешимого и безошибочного во всех своих суждениях главы которой – свято и непререкаемо. Для успешной борьбы с влиянием киников, популярных в массах, Юлиану было важно выставить современных ему «новых киников» в глазах этих масс «сектантами», «раскольниками», «ревизионистами» и извратителями чистой в своих истоках доктрины «старых киников» – исконных основателей и учителей философского течения, к которому эти нечестивые вольнодумцы дерзали себя причислять.