Воин-монах на престоле

Одержимость Юлиана работой, не менее страстная, чем его одержимость религиозным реформаторством, вызывала в «царе-священнике» постоянное стремление во что бы то ни стало добиваться выдающихся успехов во всех областях, включая и те, для успехов в которых ему явно не хватало ни способностей, ни дарований. Природа обделила его способностями подлинного философа (как ни любил он сам, подобно своему другу и учителю Фемистию, аттестовать себя таковым), стихотворца и проповедника (или, говоря по-современному – пропагандиста). Тем не менее, Юлиан старался создать впечатление, что к нему благоволят не только Мусагет Аполлон, но и все послушные Аполлону Музы – покровительницы свободных искусств и наук. В Антиохии Сирийской (как ранее – в Лютеции Галльской и в Константинополе Фракийском) по ночам был виден свет в его окне, и ночной светильник был молчаливым свидетелем его литературных бдений, длившихся порой с вечерней и до самой утренней зари. Достаточно ярко харатеризует поистине невероятную неутомимость и работоспособность августа-«трудоголика» сообщение Ливания о том, что воин-монах бога Митры «постоянно трезвый и не отягощающей желудка лишним этим бременем (алкоголем – В. А.), словно птица, <…> быстро выполнял одно дело за другим в один день, давая ответ многим посольствам, отправляя послания городам, военачальникам. правителям городов, друзьям в отъезде, друзьям дома, выслушивая письма, рассматривая просьбы, быстротою речи не давая угнаться за собою рукам скорописцев. Один он совокупил зараз три дела: слуха, речи, письма (совсем как Юлий Цезарь! – В. А.). Читающему он предоставлял в распоряжение свой слух, пишущему голос, требующим его письма десницу, и всюду соединялась с этим безошибочность. Отдых оставался на долю служащих, сам он от одного дела тотчас переносился к другому. А когда кончал административные распоряжения, позавтракав лишь столько, сколько требовалось для поддержания жизни, он не отставал от цикад, но, набрасываясь на кучи книг, громко читал, пока вечером не призывала снова забота о целом государстве, и обед, еще скуднее, чем первая трапеза, и сон, сколько могло быть при такой умеренности в пище и опять, новая смена секретарей, день проведших на ложе. Действительно, служащим потребна была смена и они уступали отдых друг другу. Он же менял род труда, во всяком работал один, по разнообразию своей деятельности оставляя позади Протея, сам являясь то жрецом, то сочинителем речей, то предсказателем, то судьею, то воином, во всем спасителем.».

Пребывая на зимних квартирах в Антиохии Сирийской, Юлиан сочинил гимн в честь Царя Гелиоса, уже поминавшийся на предыдущих страницах настоящего правдивого повествования в связи с аналогичным ему по духу и тематике сочинением о Матери богов. В гимне Царю Гелиосу – неизменному и тождественному бытию, третьему моменту Ума – август, в стиле Ямвлиха, прославляет интеллигибельное Солнце, воспринимаемое человеческими глазами в виде сияющего на небе лучезарного диска, чей блеск и чье могущество почитают, справедливо преклоняясь пред его величием, все смертные люди. Царь-Солнце учредил по всей земле оракулы, дабы дать людям боговдохновенную истину, и космизировал города силой религиозных и политических установлений, облагородил большую часть Ойкумены греческими колониями и тем самым подготовил легкое послушание ее римлянам. Более того, Гелиос-Аполлон есть прародитель римлян, отец Ромула – основателя «Вечного Города», «главы обитаемого мира», а римляне, соответственно – избранный богом народ. Богоизбранность же «потомков Ромула» имеет два аспекта: внешний – политический и культурный, и внутренний – интеллектуальный и мистический.

Вероятно, к периоду пребывания «консервативного революционера на престоле» в Антиохии относится и написание Юлианом сочинения «Цезари, или Сатурналии» (называвшегося в первом русском переводе, изданном в Санкт-Петербурге в 1820 году, «Кесари, или императоры на торжественном обеде у Ромула, где и все боги»), пожалуй, наиболее известного произведения воина-монаха бога Митры – своего рода диалога между богами и усопшими владыками земными, в котором римский император-эллинист дает столь же меткие, сколь и едкие характеристики каждому из своих предшественников на престоле. Сатира «Цезари», в которой с крайней степенью беспощадности высмеиваются наиболее яркие и выдающиеся из римских государей, как и четвертая речь Юлиана, прославляющая Царя-Солнце, посвящена другу августа – «кельту» Саллюстию. Хотя существет и мнение, согласно которому это сочинение было написано Юлианом либо накануне решающего сражения с Констанцием II (так и не состоявшегося, ввиду внезапной смерти сына Константина I), либо в период пребывания августа Юлиана в Константинополе до выступления в поход на персов, представляется маловероятным, что василевс-«родновер» осмелился бы, пребывая в «царствующем граде» на Босфоре, преимущественно христианском, так оскорбить религиозные чувства своих христианских подданных, как он оскорбил их в конце этой диковинной сатиры.