Воин-монах на престоле

Весть о катастрофе как громом поразила всех «потомков Энея и Ромула». Одни говорили о трагическом конце императора с выражением восхищения, другие – с ужасом, а многие благословляли за это небо. Христиане на все лады смаковали мучения и страхи, терзавшие Отступника на смертном одре. И потешались над его слепой верой в Гелиоса-Аполлона-Митру, допустившего полное крушение планов своего почитателя и его жалкий конец. По мнению «галилеян», последние слова умирающего Апостата свидетельствовали о его предсмертном прозрении. Наконец-то Юлиан осознал, что боготворимое им Солнце – всего лишь бездушное тело, сотворенное Истинным Богом для освещения дня и излучения тепла, но равнодушное и глухое к тому и тем, на что и кого оно светит! Этот огненный диск на небосводе – не более чем лампада или фонарь на мачте корабля в бушующем море, чей свет колеблется между звездами и волнами морскими, не ведающий ничего о кораблекрушениях, не слышащий и не понимающий смысла доносящихся до него призывов о помощи. В действительности Отступнику следовало бы на смертном одре покаяться в своих тяжких грехах и признаться в своем полном поражении Истинному Богу, которого он так ненавидел и гнал при жизни, тому «плотнику» или «сыну плотника», который, по позднейшей легенде, привиделся Юлиану в ночь перед последней битвой с персами и сказал Отступнику, что «сколачивает ему гроб» (хотя в действительности деревянные гробы в эпоху Юлиана еще не вошли в употребление). А раз следовало бы – значит, так оно и случилось в действительности! Впоследствии возникла и другая, дожившая до наших дней, легенда, согласно которой Юлиан, прежде чем отдать душу не отвергнутому им в ослеплении Истинному Богу, а своему господину – дьяволу —, зачерпнув крови из своей открытой раны, брызнул ею в небо и произнес ставшие «крылатыми» сакраментальные слова: «Ты победил, Галилеянин!»

Подобные рассказы с быстротой лесного пожара распространялись в христианских кругах, вызывали в них безмерное ликование. В Константинополе «галилеяне» взбунтовались против местного префекта, назначенного на эту должность Юлианом. В Антиохии «родноверов» осыпали в театрах и в иных общественных местах насмешками и издевками. Даже ритор Ливаний, стремившийся держаться в тени, был вынужден, в тиши своего уединения, опасаться за собственную жизнь. Долгое время требовалось немалое мужество для того, чтобы открыто признавать себя приверженцем Юлиана, особенно в дни мятежа, поднятого воинствующим язычником и «императором на час» Прокопием, рассчитывавшим на поддержку готов, но, похоже, так и не дождавшимся от них реальной помощи. Лишь очень немногие из сотрудников павшего от таинственного дротика «царя-священника» не пострадали от доносов и от актов мести. Один раз «мистику» и «магу» Максиму Эфесскому удалось каким-то чудом избежать на первых порах секиры палача (может быть, Истинный Бог дал кудеснику время покаяться в своих великих прегрешениях?), но прошло некоторое время – и теург все же был обезглавлен. Как видно, его преступление не имело срока давности…Ириску, оказавшемуся более удачливым, удалось бесследно затеряться где-то в Греции, где он и окончил жизнь в уединении и в полной безвестности. Алипий, привлеченный к суду по обвинению в отравительстве, отделался конфискацией имущества и ссылкой. Врач Оривасий, сосланный «на край Ойкумены» – к готам, исцелив в «варварских» землях множество больных (включая считавшихся совершенно безнадежными), был в итоге реабилитирован и получил разрешение возвратиться в свой родной город. Селевк в конце 364 года был приговорен к большому денежному штрафу, Мамертин – снят с поста префекта. Аристофан, также лишенный всех своих должностей и званий, был безмерно рад предоставленной ему возможности прожить остаток своих дней в родном Коринфе в качестве частного лица. В-общем, наступившее в Римской «мировой» державе кажущееся спокойствие было вызвано отнюдь не всеобщей амнистией, объявленной именем Евангелия…

Террор, развязанный жаждущими мести ненавистниками Юлиана, был таким свирепым, что почти все без исключения соратники «царя-священника» и свидетели его последних дней долгое время просто не осмеливались ни написать, ни даже сказать что-либо в защиту его памяти. Ливаний, собиравший сведения о последних днях «царя-священника», лишь с огромным трудом сумел буквально по крупицам получить от простых солдат информацию о преодоленных войском Юлиана расстояниях и о покоренных воином-монахом бога Митры городах. Все позабыли про ушедшего героя, каждый думал лишь о собственной безопасности, и потому предпочитал помалкивать…