Воин-монах на престоле

Круг интересов и занятий Максима Эфесского отнюдь не ограничивался только теургией. Он был не «темным колдуном», а просвещенным человеком, получившим первоклассное, по тем временам, научное образование, автором комментариев к учению Аристотеля о категориях, и носил (по крайней мере, на момент встречи с Евнапием) – нищенскую суму и короткий рваный плащ философа (так что, возможно, он был не только неоплатоником, но и киником – либо, же со временем превратился из неоплатоника в киника), а вовсе не остроконечную шапку и длинное черное одеяние халдейского мага (как в посвященной Юлиану драматической дилогии «Кесарь и Галилеянин» Генрика Ибсена, заставляющего своим вдохновенным пером эфесского «волхва» вообразить себя перевоплощением ветхозаветного «синайского законодателя» – святого боговидца Моисея – и новозаветного «сына плотника из Галилеи», убедив в этом соблазненного им, преданного наставнику до самоотречения и слепо верящего ему во всем Юлиана!) и уж тем более не испещренную колдовскими иероглифами и астрологическими символами хламиду да вдобавок еще перстни с разными драгоценными каменьями – в зависимости от дня недели[97] (как в вообще-то весьма неплохом, довольно увлекательно написанном историческом «романе-расследовании» Гора Видала «Юлиан»)! Не расставался «кудесник» и с посохом, который философы кинической школы именовали «дубин(к)ой Геракла», ибо «благороднейшие из киников говорят, что причиной нисхождения к нам (смертным людям – В. А.) некоторых благ был великий Геракл, предоставивший человечеству наилучший образец такого (кинического, подлинно философского и в то же время героического – В. А.) образа жизни» (Юлиан. «Речь седьмая»). С подобающей истинному философу стойкостью и мужеством переносил Максим все преследования, которым стал подвергаться после гибели своего венценосного ученика и друга. Столь достойное поведение, а также преданность и верность, которую хранили Максиму его единомышленники и приверженцы даже в пору выпавших на его долю после смерти Юлиана суровых испытаний, позволяют предполагать, что влияние философа из Эфеса на людей основывалось на высоких нравственных качествах «чародея». В своем цитировавшемся нами выше сочинении Юлиан писал, что именно Максим сформировал его характер, что этот самый выдающийся философ своей эпохи сдерживал и приглашал обуревавшие его, Юлиана, страсти, воспламенявший его внутренний неистовый огонь, и напоминал ему о необходимости проявлять умеренность во всем. Пан метрон аристон!

С мерой, с уздою в руках, Немезида вещает нам ясно:
Меру в деяньях храни, дерзкий язык обуздай!

Автору настоящей книги представляется вполне возможным, что знаменитый тавматург, к знакомству и общению с которым так неистово стремился экзальтированный отпрыск императорского рода, и вправду, проявляя разумную осторожность, призывал его всячески обуздывать и сдерживать себя. Можно не сомневаться в том, что со дня своей первой встречи с Максимом в 351 году двадцатилетний, тогда, Юлиан подчинился руководству мудреца, которого он, возможно, считал перевоплощением Аполлония Тианского, и чье духовное превосходство над собой он сразу же безоговорочно признал. Юлиан вступил с ним в теснейший контакт и, проявляя редкое усердие, стремился всецело овладеть учением Максима. «Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую» (как говаривал наш незабвенный царь Петр I Великий). Максим посоветовал царевичу призвать себе в Эфес из Пергама божественного (по выражению самого Максима) Хрисанфия. Юлиан последовал его совету, и оба наставника-неоплатоника усердно принялись совместно удовлетворять потребность молодого человека в знаниях. До изобретения Джорджем Оруэллом термина «двоемыслие», или «двоедум», было еще очень далеко, но многие из обитателей Земли уже практиковались в двоемыслии – способности придерживаться (или, по крайней мере, делать вид, будто придерживаешься) одновременно двух противоположных убеждений (в том числе – религиозных). В их числе был теперь и царевич Юлиан

Глава двенадцатая Халдейская [98] теургия и мистерии неоплатоников

В ходе многочисленных раскопок, проведенных современными археологами Нового и Новейшего времени в Эфесе, чьи развалины расположены близ сегодняшнего турецкого города Измира, пока что не было найдено то таинственное святилище, в котором (если верить сообщению Хрисанфия) «мистик» Максим путем волшебных заклинаний подчинил своей воле богиню Гекату (кстати говоря – одно из воплощений Артемиды-Дианы, златокудрой сестры златокудрого же бога Солнца Аполлона-Гелиоса), или, во всяком случае, ее статую. Однако сам Юлиан упоминает в своем доверительном письме неоплатонику Приску книгу, вероятное всего, служившую, так сказать, «учебником теургии» ученикам Эдесия и Ямвлиха: