Воин-монах на престоле

Вследствие вынужденного приспособления философской школы неоплатонизма, наиболее безоговорочно посвятившей и поставившей себя на службу эллинизму, эллинскому Возрождению, к потребностям времени, она пала жертвой великой иллюзии, свойственной всем романтическим движениям: она возомнила, что сможет восстановить великое прошлое в его правах и в его прежнем блеске, хотя в действительности своими попытками модернизации способствовала совершенном его уничтожению. Христиане упрекали античных мыслителей в том, что те совершенно и безнадежно запутались в собственных противоречиях. И разве эти упреки «галилеян» не были справедливы? Разве не соответствовала действительности пословица: «Сколько философов – столько и мнений»[95]? Разве с течением времени на любой вопрос античными философами не давались все возможные ответы, какие только можно было себе представить? Разве даже вышеупомянутый Фемистий не упрекал своих собратьев – эллинских философов – в том, что они, укрывшись от всех треволнений суетного мира в «башнях из слоновой кости», теряются в пустых умозрительных спекуляциях? И разве сами же бесчисленные школы античных греческих мыслителей, запутавшихся в собственных хитросплетениях, в то же время дружно не высмеивали и не бичевали заблуждения своих же собственных, греческих, культов? Чтобы убедительно и эффективно отражать эти нападки христиан, было необходимо непременно и во что бы то ни стало постараться затушевать противоречия древнего свободомыслия и интерпретировать разные, взаимно противоречивые, философские учения так, чтобы придать им вид гармонично сочетающихся между собой частей одного целого. Необходимо было создать картину мира и мировоззрение, по сути своей не соответствующие и не свойственные ни одной из древних систем мышления.

В результате своего, пусть продиктованного самыми благими замыслами и побуждениями, стремления «прогнуться под изменчивый мир», примениться к обстоятельствам, неоплатоническая школа, в особенности со времен Ямвлиха, сохранила из своих традиций немногим больше чисто внешнего культа своего основателя. Свободу исследования она заменила безоговорочным (если не сказать – слепым) подчинением авторитету прямо-таки в духе древних пифагорейцев (с их непререкаемым «Сам[96] сказал!» в качестве последнего довода!), научное истолкование тайн Вселенной – мистической теорией Верховного Существа и его многочисленных эманаций (истечений). В сущности, эта антихристианская философия имела гораздо больше общего с новой христианской верой, которой она объявила войну не на жизнь, а на смерть, чем со старыми языческими религиями, которые она взялась защищать от христианства. Поневоле вспомнишь столь же категоричное, сколь и верное (во всяком случае, применительно к нашему, сформировавшемуся «на грекоримском фундаменте», миру – или, если угодно, культурному пространству) утверждение В. И. Карпеца из его капитального труда «Царский род»: «Антихристианство “по определению” невозможно оторвать от христианства». Что-то в этом есть, хотя труд весьма спорный и, как принято сегодня говорить, «во многих отношениях неоднозначный». Христианство и неоплатонизм исходили из аналогичных принципиальных, фундаментальных идей: страданий и тягот земной жизни, несовершенства человеческой природы, трудности ее приведения к богу. В качестве средства спасения от этих бед и христианство, и неоплатонизм предлагали молитву, озарение, благодать. Правда, в данном вопросе между ними имелось существенное различие: Христианство учило, что спасение человека – дело Распятого Спасителя и не останавливалось перед тем, чтобы ради спасения мира налагать на вочеловечившегося бога бремя унижения до уровня состояния человеческой быстротечности, смертности и тленности. В отличие от христианства, неоплатонизм утверждал, что путем упорных, продолжительных, настойчивых духовных упражнений человек способен достичь состояния сверхъестественного озарения, придерживаясь мнения, что одаренный божественной душою человек способен собственными силами обрести благодать, спасение и бессмертие. Однако, как бы ни старались (нео)платоники сохранить в неприкосновенности некоторые доктрины своей школы, почитаемые ими за фундаментальные, их аскетический мистицизм оставался принципиально несовместимым с древней естественной религией греков (да и не одних только греков), отделен непроходимой пропастью от этой религии обожествления сил природы, чьи адепты видели и ощущали постоянное присутствие и действия богов – больших и малых – не в мертвенных и отвлеченных построениях изощренного ума, а в солнечных живительных лучах, сиянии дневного неба и ночных светил, игре ветра и волн, шуме лесов и ручьев, эхе гротов и долин, в морских глубинах, изверженьях огнедышащих вулканов…список можно продолжать до бесконечности, но, кажется, уже и так все ясно…