Воин Русского мира

Вика ходила за ним по комнате, наблюдая, как он зачем-то перекладывает вещи с места на место. Она, как могла, глубоко вдыхала его запах. Она слушала музыку с его плеера, она листала страницы его книжек — листы бумаги с печатным текстом на непонятном ей языке. Книжки толстые, без картинок, по виду — учебники.

Ощущения от встречи оказались совсем другими, не такими как в прошлые их свидания. Тогда он представлялся ей совсем чужим и слишком уж юным. Но теперь она видела нитки седины в его темных волосах и странную потустороннюю обреченность в выражении осунувшегося, потемневшего лица. Ту самую, знакомую, успевшую надоесть, неизбывную обреченность местных уроженцев. С этим обстоятельством она не захотела соглашаться и выпалила внезапно и зло, обидевшись на его затянувшееся молчание:

— Ты не наш! Ты другой!

— Ваш… На пустопольском кладбище мои деды и бабки похоронены.

— Нет. Ты другой. Я потому и приметила тебя. Не бухаешь, не лаешься, не шляешься…

— Я-то? Именно шляюсь!

Она хотела возразить, но он захлопнул перед её носом салатовую дверь ванной комнаты. И она смиренно ждала под дверью, пока он примет душ. Потом он позволил ей не только войти в ванную, но и обнять себя и смотреть, как бреется. Странно, но после омовения он снова сделался совсем чужим, как в тот день в Лисичановке, в заброшенном магазинчике, когда они впервые разговаривали. А потом он заговорил с ней о любви.

— Я знаю, ты любишь меня. Но я не могу остаться с тобой.

— Та какая там любовь? Я убийца, снайпер. Первые полгода считала убитых, та давно перестала.

— Ты не убийца. Ты — солдат.

— А ты?

— А я — убийца. Тебе же сообщили об этом полчаса назад. Так? Ты знаешь, что это правда.

Он отвернулся, выскочил в комнату, оставив её в ванной одну. Она долго рассматривала в зеркале своё странно чужое в обрамлении пышной чалмы лицо. Нет, она не может это так оставить! Надо же что-то предпринять! Его надо спасти!

Она выскочила в комнату. Он снова укладывал свой оранжевый рюкзак. Среди прочих предметов, она заметила обернутый в газетную бумагу длинный и тонкий предмет. Заточка! Он обернулся на её шаги. Халат на ней распахнулся, и на миг она заметила в его взгляде совсем человеческое, мужское вожделение.

— Я люблю тебя! — выпалила она.

— У меня нет шансов… — Он отвернулся, чтобы затянуть тесемки рюкзака.

— Не поняла… — Она приблизилась, попыталась обнять.

Он отстранился, проговорил безо всякого выражения:

— У тебя будут дети. Люби их.

— А у тебя?

— У меня нет шансов.

— Шанс есть всегда. Не стоит терять веру.

— Меня не любили собственные родители. Мать любила наркотики, отец любит лишь своего Бога. Кто полюбит ребенка, которого не любили собственные родители?

— Я!

Отодвинув её в сторону — не грубо, но твердо, — он направился к двери. Не поверил?! Он ей не поверил! Вике вдруг почудилось, что он вот так вот просто и уйдет, но Ярослав обернулся:

— Прости меня.

— За что?! — снова изумилась она.

— Просто, прости… Мы — христиане и должны просить прощения друг у друга. Но это в особенные дни, я прошу сейчас, потому что в Прощеное воскресенье мы не увидимся. Итак: прости.

— Что я должна ответить? — Вика растерялась. — И ты прости меня. Так? Это правильный ответ?..

Но он уже не слышал её слов. Казалось, черные, как августовская ночь и огромные, как небо, мощные крыла подняли его. Миг — и он растворится в вышине, преодолев твердь потолочного перекрытия…

* * *

Теперь особняк Лихоты действительно напоминает Ноев ковчег. Кого тут только нет. Идейные борцы, предатели, добросовестные работяги… Эх, как спотыкается мысль об эти русские понятия. Добросовестный! Кто-то из местных воров похитил его словарик. Конечно, многое возможно восстановить, а это немалый труд.

Итак, продолжим: добросовестные работяги и отпетые ленивцы, мужчины, женщины, дети, старики, подростки, тупые и разумные, невежественные и высокообразованные, те, что мухи не обидят, и хладнокровные убийцы, отпетые воры и страстные приверженцы иррациональной честности — все одномоментно собрались под крышей Лихоты. Все эти разноликие плоды местной почвы столковались, чтобы дать отпор. Но кому? Противоборствующие стороны давно позабыли, по каким причинам воюют друг с другом. И это хорошо!

Сильвестр неслышно перемещался по тихим, устланным мягкими коврами коридорам, приостанавливаясь возле каждой двери, прислушиваясь. Плохо обжит, но удобен дом Лихоты — все внутренние двери выполнены в разном цвете. Пронырливый и ушлый, Лихота-младший явился под отчий кров и теперь, наверное, обретается со своей зазнобой в полуподвальной камере — той самой комнате, где подолгу и против собственной воли гостевал её младший брат.

Сильвестр замер, застыл посередь широкой лестницы, ведущей с бельэтажа в широкий холл. Прирос намертво к третьей сверху ступени. Зазноба, пронырливый, ушлый, добросовестный — о, ужас! Он деградирует. Не только для вида и не с целью притворства, он в мыслях своих стал оперировать местным понятийным аппаратом. Как же так?! Выходит, он русеет?! Или, как говорят в здешних местах, обрусел?