Воин Русского мира

Всё прояснилось на въезде в поселок. «Благоденствие» — так значилось на золотой табличке, привинченной огромными болтами к кирпичной стене будки привратника. Сама будка являла образец вычурной архитектуры в стиле «постмодерн». Кованую решетку на единственном оконце украшали посеребренные розочки. Конек крыши, флюгер, раструб водосточной трубы — все мелкие, жестяные детальки были исковерканы затейливой, но небрежно выполненной резьбой. Кладка стен грешила совсем уж нехудожественной кривизной. Похоже, каменщик укладывал кирпичи, не используя отвеса. Тут и там попадались следы от крупнокалиберных пуль. На тяжелых железных воротах, запиравших въезд в поселок, тоже виднелись вмятины.

Рядом с ними, в палисаднике домика привратника, громоздилась баррикада из мешков, наполненных песком. Здесь в бочке жгли мазут. У высокого огня грелся наряд блокпоста — пятеро крепких парней с крупнокалиберным пулеметом и тверёзыми очами в прорезях балаклав. Ни пропуска, ни пароля у Травня не спросили. Лишь глянули на номерной знак, пристально изучили рисунок морщин у внешних уголков глаз и открыли ворота.

Травень опустил стекло, выслушал короткие инструкции начальника блокпоста. Отъезжая, расслышал, как начальник вызвал по рации Киборга и сообщил тому коротко, без затей:

— Едет Александр Травень. Сильвестр не появлялся.

— Сейчас появится, — хмыкнул Сашка себе под нос.

«Благоденствие» считается спальным районом Пустополья и формально числится в городской черте, хотя на самом деле от северной окраины города его отделяет пустое пространство полей шириной в три километра. Во времена Сашкиной юности на этом месте доживала век пара ветхих хат, а сейчас он видел густой частокол печных труб, желтый горб газопровода в вентилем, стеклянный магазин на центральной площади. Тут же — неоконченное строительство. Кирпичные стены возведены высоко, периметр фундамента странной конфигурации. Рядом — электрическая бетономешалка небольшой мощности. Всё сооружение облеплено строительными лесами. Рабочих рук на стройке немного, но все при деле, хлопочут будто муравьи, шпатлюют трещины и ссадины в кладке.

Травень присмотрелся. На поверхности кладки там и тут серели свежие и давно затвердевшие нашлепки цементного раствора. Ну и дела! Дом ещё крышей не накрыт, а уж не раз бывал обстрелян.

— Шо уставился? — прохрипел сзади Витек. — Храм это. Божий дом. Господин Лихота на власни кошти будуе. Для нас. Щоб вирили в його виру.

— Ну и дела! Та яка ж його вира?

— Яка? Та православна ж. А яка ще бувае? Бачишь, як хлопци працюють? Тольки стропилы покладуть — тут же Землекопи их минами роздовбанють…

Травень запарковался на площадке возле бетономешалки, вышел из автомобиля, уставился вверх на уходящие к небу леса.

— Ты приехал поработать, мил-человек? — обратился к нему кто-то невидимый хорошо поставленным баритоном.

— Та да. Працувати хочу, — отозвался Травень.

— Вижу на твоей вые крест большой, — не отставал баритон.

— Це не православний хрест. Дружина купила його биля Ватикану.

— Так ты не католик ли, мил-человек? Рожа-то у тебя русская, но мы тут католиков много повидали, равно как и других конфессий приверженцев.

— Ты по крестам, что ли, своих распознаешь? — ощерился Травень. — Сам-то ты кто?

Сашка нарочно не хотел озираться и разглядывать приставалу. Пусть сам подойдет, представиться, что ли? В тот же миг с нижнего яруса лесов показалось бородатое, румяное лицо.

— Я — местный священник, Борис Свиридов. Если позволишь, я подарю тебе настоящий, православный крестик. Ведь ты крещеный. Приходи завтра, потолкуем. Сейчас я тут занят. Рабочих рук мало, вот и я тоже стараюсь. Только местный народец очень уж упрям. Палят по храму из минометов. Не дают достроить. Но мы непременно стройку закончим. Непременно. Так ты придешь? Завтра в первом часу…

Можно было бы отговориться, соврать, пообещать прийти и не явиться, но как-то язык не послушался и сам собой начал чистейшую правду бормотать:

— Та не люблю я людей твоей профессии. — Травень скривился, но продолжал: — Лицемеры вы. Для вас вера — что прокладка для менструирующей бабы. Меня воспитывали атеисты, и ничего, как видишь…

Сейчас поп, пожалуй, озлится да кинет в него мастерком или каким другим скобяным барахлом. Травень снова посмотрел вверх. Всё, что он увидел, раздвинутая улыбкой борода.

— Так ты веруешь ли? — был вопрос.

Травень молчал. Внезапный стыд вцепился в его пупок. Захотелось присесть, обхватив брюхо руками. Он испытывал настоящую, нутряную боль, будто сам из себя с корнем выдрал только что пуповину.