Воин Русского мира

— А я вижу на тебе крест. И такой крест, что православней не бывает. Сатану изловил… Надеешься его обуздать? Но это не по силам человеку, даже такому воину, как ты. Исход один, и он тебе известен, а потому промолчу… промолчу… — толковала о своем борода. — Ты не пустой человек. Вот только что меня осудил, а теперь сам и маешься. Поделом же тебе! А меня зови отцом Борисом. Коли священство моё не признаешь, так давай просто дружить. Ты — воин. Я — пастырь. Чем мы не пара? А отрицание это у тебя само пройдет. Человек ты своенравный, не без ехидства и плотскому греху привержен, но крест свой несешь исправно. Низвергнуть с плеч даже не пытаешься. Это и хорошо, и правильно.

— Ретирада! — буркнул Сашка. — Убегаю от тебя, говорливый.

И Сашка действительно побежал назад, к «туарегу».

— Благословляю тебя! — неслось вослед. — Я и сам, бывает, осужу кого, а потом ужасно животом маюсь!

Сашка плюхнулся на водительское место. Глаза Витька Середенко смотрели на него из зеркала заднего вида с яростной укоризной, будто дурь зубная при виде недостроенных куполов начисто выветрилась из его башки.

— Ехидный поп! Сволочь!..

— Ти батька Бориса переживаючи не сволочи! Нам нема кого бильше любити. Нема кого бильше слухати. И нас нихто не любить!

Вот это да! Прожженный наркоша и алкаш о вселенской любви толкует.

— Да ты не хиппи ли, Витек? Шо, дреды за поллитровку запродал?

Середенко на заднем сиденье обиженно молчал. А «туарег» уже катился вдоль узких улочек Благоденствия. По обочинам тополя поднялись высоко. Но и на них, и на богатых оградах, и на ухоженных газонах обочин — всюду виднелись следы перестрелок. Тротуары и проезжая часть улиц были в хорошем состоянии, но следы минных разрывов встречались и тут.

Начальник блокпоста уведомил Травня в том, что дом Саввы Олеговича — самый большой в Благоденствии, крыша у него «готичная». Дом окружен «кремлевской стеной». Травень быстро обнаружил похожую на описание крышу, состоящую из множества пересекающихся плоскостей. Башенки, балюстрады, изваяния доисторических ящеров и рыбоголовых чудовищ вознеслись над трехметровой стеной, сложенной из красного кирпича.

Дворец его старого товарища действительно возвышался над всеми строениями поселка. На самой высокой из неподдающихся подсчету башен громоздилась спутниковая антенна, размерами не уступающая столу для настольного тенниса. Вдоль стены, одесную и ошую монументальных ворот, росли голубые ели.

Кладка стены несла следы недавних зачисток. Видимо, кто-то из местных не жалел стараний, пытаясь воплотить свой талант в графических образах популярного содержания. В целом, недоставало лишь памятных знаков и ниш с прахом лучших граждан Благоденствия, да и следы фривольных надписей привносят неуместную игривость в общую торжественность облика усадьбы. Видимо, хозяин Благоденствия нанимал специального работника, чтобы тот, применяя разнообразнейшие средства, уничтожал следы настенного творчества окрестных жителей. То ли мастер клининга оказался недостаточно добросовестным, то ли качество краски превзошло все возможные стандарты. Одним словом, графити оказались неподвластны усилиям непогоды, щетки с проволочной щетиной, уайт-спирита и прочих органических растворителей.

Травень на несколько минут увлекся изучением настенного творчества пустопольцев. Самая невинная из надписей гласила: «извините, я разрисовал вам забор». Далее располагалась очень длинная надпись в три строки, с которой специалист по очистке стен справился наихудшим образом. Надпись гласила: «… мы вовсе не хотим завоевывать никакой космос. Мы находимся в глупом положении человека, рвущегося к цели, которая ему не нужна…».

Ниже располагалась вполне разборчивая сентенция: «Человеку нужен человек». Далее восемь заглавных букв, тщательно выведенные латиницей и кириллицей, навеки запечатлелись на верхней части откатных ворот и вполне читались: «PEASE ДЕЦ». Все восемь букв одного роста и соразмерной ширины, будто по трафарету выведены.

Травень изумился. Неизвестный борзописец явно не спешил, выводя их, не опасался вооруженной охраны, шаткая стремянка не раскачивалась под его ногами. Не воспарил ли неизвестный? Не вознесся ли на крылах? Травень улыбнулся, прочитав: «Я тебя ненавижу, Лихота! Возненавидь меня соответственно».

Старания клинингового специалиста только ухудшили положение. Щетка с железной щетиной так избороздила пористую поверхность кирпича, что слова бранной надписи запечатлелись на века: «Здохни Сава поганий посипака сатани. Жарься гнобитель на пекельних сковороднях!». По верху стены вились спирали колючей проволоки. Что ж, наверное, на внутренней стороне кладки надписей нет.

— Надо забубенить по забору из «града». Только так можно изничтожить поганый дух Даниила Косолапова.

— Косолапова? — переспросил Травень, оборачиваясь.

За его спиной уже сбилась небольшая толпа. Полтора десятка человек, не больше. Одеты все однотипно: в высокие сапоги из заскорузлой кирзы, ватники и темные, трикотажные шапки. У некоторых имелось при себе оружие. Большинство же было вооружено инструментами каменщиков и плотников.