Читаем Воин в поле одинокий полностью

Воин в поле одинокий

Когда моя мать умирала,Я изо всех силСтучала по клавишам фортепьяно,Стоявшего в этой же комнате.Что ж, мне тогдаБыло пять лет.Я не ведала жалости к смертным,Так,Как не знали еёБессмертные боги античности…Я старше матери,Старше Христа.С каждым годом всё чаще и чащеБольПосещает меня —Огромная, еле вместимая.Сжаться в комок.Зверем больнымУползти в дальний угол… Но толькоТамВсей чернотойНапряжённо молчит фортепьяно.

Alma mater

Первому ЛМИ

Alma mater, мне сладок твой дым.Не признаешь ты стих мой беспутный,Погружаясь всё глубже в уютныйЗадушевный гитарный интим.Только взглянешь бездумно и слепо —Маска памяти, гипсовый слепок…И тогда по дорожкам твоимЯ пойду. И бродячие псыЗарычат. И деревья очнутся,Две синичьих кормушки качнутсяНа рябине, как будто весы.На скамейке сожмётся старуха,По-ружейному чётко и сухоЗа спиной моей щёлкнут часы.И увижу тяжёлую дверь,Корпуса твои в дымке морозной,Улыбнусь совершенно бесслёзно,Не считая обид и потерь.Никогда не была я серьёзной.Никогда.А теперь уже — поздно.Слишком поздно теперь.

«На продавленной койке больничной…»

На продавленной койке больничнойОн лежал — без особых примет,Аккуратненько-бледный, приличный,От одышки страдающий дед.Я о нём знала самую малость,А конкретнее — что по всемуЗадыхаться недолго осталосьНа казённой кровати ему.Он сказал мне: «А вы напишитеЧто-нибудь о ромашках в цвету.Я давно уже — питерский житель,Но, Бог даст, оклемаюсь — прочту».То ли я «проплясала за плугом»,То ли голос мой слаб и нечист…И вскипает ромашковым лугомПредо мною нетронутый лист.

Памяти лошадей, погибших при пожаре на конюшне в Удельной

Н. Мазаяну

Друг, не плачь. Поверь, они умчались,Прорывая боль и смертный страх.Может быть, и правда, нет печалиВ звёздных нераспаханных степях.Может быть, отбыв земные сроки,Не имея за собой вины,В росных травах тихих и высокихЗолотые ходят табуны.В ковылях нездешних кони скачут,Вечность из небесной пьют реки…Друг, не плачь, — я говорю. И плачу.Плачу и сжимаю кулаки.