Война Алой и Белой розы. Крах Плантагенетов и воцарение Тюдоров

Увидев, что ветер дует в лицо его солдатам, и не желая ждать, пока их перестреляют посреди бушующей метели, герцог Сомерсет отдал приказ наступать. Ланкастерцы спустились с холма и, столкнувшись с растянувшейся линией йоркистов, вступили в затяжной и невероятно яростный бой, который потом признают самым кровавым сражением из когда-либо происходивших на английской земле. Воздух над побелевшей от снега холмистой равниной под Таутоном дрожал от ударов полэксов и мечей о доспехи и плоть, от криков раненых лошадей и умирающих воинов. На тела, от которых поднимался пар, падали все новые и новые солдаты, и те, кто оказывался сверху, соскальзывали с этих гор трупов вниз. Эдуард приказал не брать лордов в плен, а убивать их на месте, но погибших было ужасающе много и среди аристократов, и среди простых людей. В ходе битвы фронты начали разворачиваться на сорок пять градусов: по сравнению с утром, когда линии войск располагались на оси восток — запад, днем они отклонились так, что ланкастерцы растянулись от северо-востока до юго-запада, и затопленный луг у глубокого ручья Кок-Бек оказался у них за спиной. Их правому флангу угрожали йоркистские лучники, а левый в плотном окружении сражался у подножия холма, и в этот момент герцог Норфолк присоединился к битве справа от основных сил йоркистов. Ланкастерцев оттеснили на заболоченный луг, который быстро превратился в ужасающее озеро крови. Выбраться можно было, только поднявшись на холм со стороны левого фланга, чтобы оттуда попытаться отступить к Таутону и Тэдкастеру. Это, однако, означало, что придется карабкаться по мокрой взрытой земле, подставив спину метели. Тех, кто пытался бежать, скосила йоркистская кавалерия, которая во весь опор неслась по ровному полю, обрушивая на врагов удары и пронзая их копьями. Те, кто все-таки смог добраться до Таутона, снова оказались в ловушке: перед битвой ланкастерцы разрушили деревянный мост вверх по течению Кок-Бека и теперь оказались заперты в дальнем углу поля боя. При приближении кавалерии солдаты сбрасывали доспехи и пытались плыть в ледяной воде или перебираться на другой берег вброд. Они были измучены, изранены, наполовину обморожены и тонули десятками, пока ручей не заполнился телами погибших настолько, что их товарищи по этой переправе, которую позже назовут Мостом мертвецов, смогли перебраться в безопасное место.

Погибли тысячи солдат, и к середине дня позиции ланкастерцев были разорваны и их командиры обратились в бегство. Граф Уилтшир, возможно, величайший трус своего поколения, до этого сбежал с поля боя под Сент-Олбансом, а затем под Мортимрес-Кросс. Бегство из Таутона стало третьим по счету, но в этот раз ему не повезло. Графу удалось добраться только до Ньюкасла, а там его схватили и обезглавили. Эндрю Троллоп и граф Нортумберленд погибли на поле боя. Герцогам Сомерсету и Эксетеру удалось спастись бегством, граф Девон тоже бежал, но из-за тяжелого ранения смог добраться только до Йорка, где тоже был пойман и казнен. После бегства военачальников поражение обернулось полным разгромом армии. Следуя приказу Эдуарда, победители были безжалостны. На черепах, позже найденных на поле сражения, остались следы чудовищных травм: лица были разбиты до кости, головы разрублены напополам, посреди лбов виднелись отверстия. Некоторые солдаты погибли от более чем двадцати ранений в голову. Все это указывало на то, что впавшие в помешательство и жаждавшие крови солдаты устроили здесь варварскую резню. Некоторые из погибших были изувечены: у одних отрезали носы и уши, у других в попытке нажиться на мертвецах отрубили пальцы, чтобы снять кольца и украшения. Поле под Таутоном заслуженно прозвали Кровавым лугом. 7 апреля 1462 года Невилл, епископ Эксетера, отправил письмо епископу Терамо во Фландрию. В нем он рассказал о событиях последних полутора месяцев, в том числе о сражениях в Сент-Олбансе, Феррибридже и Таутоне. По его оценке, в трех битвах погибли по меньшей мере двадцать восемь тысяч человек. (Эту же цифру в своем письме, отправленном в тот же день, приводит Бошам, епископ Солсбери.) «Увы! — писал он. — Мы — народ, который жалеют даже французы»[271].