ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

— Ты собираешься пойти со мной посмотреть, как садится солнце на Арве? — спросила королева, — или предпочитаешь затевать драки на Слоновьем марше?

— Я войду, инфанта, — сказала я. — Но обезьяна-самец должен выйти наружу.

Мне жаль, что у меня не хватает слов для описания того, что произошло в речном экипаже, когда солнце так красиво садилось за Арв. Однако, даже если бы я и знала, как это выразить, не в моем характере говорить об интимных вещах. Скажу только, что королева столь же нежна, сколь и сильна, и без одежды она еще прекраснее, чем в самом искусно сшитом платье из Севеды. Несмотря на свой большой опыт, она никогда не заставляла меня чувствовать себя глупой или невежественной. Она никогда не заставляла меня чувствовать себя грубой, даже когда ее нежные пальцы касались моих мозолей. Сохранила ли я свою девственность, меня мало интересует, но если бы на меня надавили, я бы сказала нет.

Я получила огромное удовольствие.

Это объясняется как искусством королевы в любовных играх, так и глубоким чувством, которое я испытывала к ней, потому что даже неопытный любовник — если он является объектом большой привязанности — может привести другого в тот маленький, но насыщенный рай, которым мы обычно наслаждаемся в закрытых помещениях. Но когда эта привязанность отдается той, кто владеет великим искусством, такой, как эта женщина, обученная мистериям богини Нерен и практикующаяся на любовных маскарадах и девичниках при галлардийском дворе?

Да, Мирейя посвятила меня во все тонкости любовной игры.

Когда я, пьяно спотыкаясь, вышла из лодки, пахнущая нашим общим потом и духами, я обнаружила, что мой мир сильно изменился. Позже я спала с мужчинами по своим собственным причинам, но их было немного, и каждая встреча еще больше доказывала мне, что я не создана для мужчин. У них слишком длинные языки, а пахнет от них, как чем-то из коровника. Что еще хуже, этот шут у них между ног требует слишком много внимания, и, несмотря на то, что он может доставить удовольствие, он делает это так, что кажется, будто его доставил кто-то другой. Быть любимой мужчиной — значит получить указ, который он написал заранее и представил другим; получить любовь женщины — значит получить очень личное письмо, написанное на твоем теле.

Я вышла из лодки на берег Арва, чувствуя слабость в коленях. Королева — Мири, для тебя я здесь Мири, вот так — бросила на меня последний взгляд из тени кабинки и прикрыла ее дверь босой ногой. Гребец не смотрел на меня, но самец-обезьяна смотрел. Он сидел на крыше каюты с философским видом, если такое можно сказать о лице обезьяны. Было легко представить, что он думал: Поздравляю, женщина. Что теперь? Но потом он разинул рот в озорной улыбке и забросал меня цветочными лепестками. Я рассмеялась, и он позволил мне с благодарностью почесать его маленькую макушку и глаза, и даже притянул обратно мою руку, когда я в первый раз попыталась ее отнять. В конце концов я оторвалась от него и пошла, сама не зная куда.

Я чувствовала себя запертой в своей броне, моя кожа стала слишком чувствительной ко всему этому весу, пощипыванию и тесноте доспехов.

Я увидела идущую симпатичную даму и, теперь, когда я знала, на что способен рот, я уставилась на нее. Ее губы были тоньше, чем у Мирейи, а глаза немного меньше, но они были яркими и привели мне на память воробья. Я бы сказала, что она была так непохожа на Мирейю, как только может быть непохожа другая привлекательная дама — невысокая, в то время как Мирейя была немного выше меня ростом. Светловолосая, в то время как грива Мирейи была темной, как море в безлунную ночь. Судя по макияжу, она была похожа на даму из увеселительных заведений, но я не была уверена. Знала ли она что-нибудь из того, что было известно королеве? Была ли ее любовь отдана женщинам, или она выдерживала вес мужчин? Как бы она обняла меня, если бы я принадлежала ей всю ночь? Когда она встретилась со мной взглядом, я чуть было не отвела взгляд, но потом сдержалась. У меня было право смотреть незнакомцам в глаза с чем-то, кроме жестокости в сердце.

Для меня это было в новинку.

— Сестра, — обратилась она ко мне по-испантийски, но с галлардийским акцентом, и что-то в ее голосе затронуло самую суть меня, что-то в моих бедрах и в моей женственности. Ее голос дымился, как бумага, готовая вот-вот вспыхнуть.

Что со мной случилось?

Это была не я.

— Сестра, — повторила она и взяла мою руку своей, которая была маленькой, мягкой и теплой, но в то же время сильной. — Я как раз возвращаюсь в Улей, в квартал Нерен. Не хочешь ли пойти со мной?

Эти женщины из домов удовольствий Голтея были куртизанками, а не обычными шлюхами.

Они были сами себе хозяйками.

У меня мурашки побежали по коже.

Я вспомнила о записке королевы, в которой говорилось: все дозволено, ничего не ожидается.