Война и космос

– Каждый из нас хочет такое же! Звездное небо внутри нас! Припоминаете?

– Да, – согласился Никифор, который уже давно перестал понимать, что происходит вокруг и сильно хотел чего-нибудь внутрь, но звездному небу он, пожалуй, предпочел бы коньяк.

– Здесь у нас находится отдел бесперспективных находок, – пояснил директор. – Никто не работает, все с ума посходили. Вполне буквально! – расхохотался Геннадий Петрович. – Ну, да, пойдемте же скорее в кабинет, а потом вам определим павильон. Где вы больше хотите работать – у марсианистов или у расстрельников?

– У... у марсианистов, – нерешительно произнес Никифор, но справедливо осознав, что слово «расстрельники» не может сулить ничего положительного.

– А очень зря! – вскричал Геннадий Петрович. – Сейчас у расстрельников очень хорошо познание проходит, а марсианисты почему-то ленятся. Но, может, они и к лучшему – расшевелите их дохлый коллективчик!

– Геннадий Петрович, – решился перебить директора Никифор, – а кто такие эти марсианисты и расстрельники? И какую вы от этого всего пользу имеете?

– Ну как же, Никифорушка! – улыбнулся директор. – Марсианисты у нас изучают войну, а расстрельники – проблемы интеллигенции! Вам ли не понимать? А польза – это понятие относительное! Вот что, по-вашему, польза?

– Ну... какая-то выгода, какой-то результат...

– Результатов очень много, я вам архивы покажу – вы обалдеете, в хорошем смысле! – прыснул Геннадий Петрович. – А выгода – это тоже относительно понятие. Вы, наверное, имеете в виду деньги?

– И деньги тоже, – согласился Никифор.

– Но ведь деньги – это всего лишь бумага, которая означает какую-то абстрактную ценность, которая, в свою очередь, означает еще одну абстрактную ценность, которая в конечном итоге эквализируется в каком-то товаре! То есть, по-вашему, выгода – это, к примеру, панталоны или литр козьего молока? Или, если будет угодно, охапка валежника?

– В каком-то смысле, да, – задумчиво протянул Никифор.

– Вы абсолютно правы! В каком-то смысле любое противоречие может являться согласованным! Полностью согласен! А вы глубже, чем мне казались, – уважительно произнес директор. – Определим вас сразу в служебный состав, чего вы будете стажером зазря ходить? А?

– Хорошо, – самодовольно улыбнулся Никифор. – А какая зарплата?

– Какая же зарплата, душенька? – удивился директор. – Ведь мы вам создадим полную гармонию духа, мы вас окружим приятными глазу явлениями, будем, с позволения сказать, кормить и поить – хотя многие отказываются, заметьте – будем предоставлять любые необходимые вещи, а взамен потребуем лишь регулярного отчета! Разве стоит это денег? Однако, если вам угодно, я буду начислять определенное количество финансов на вашу кредитную карту. У вас есть кредитная карта?

Никифор грустно покачал головой.

– Вот видите, любезнейший, это судьба! – обрадовался директор. – Давайте я вам наглядно продемонстрирую, какими будут условия вашего труда. Вот вы чего сейчас хотите?

Никифор хотел любви прекрасных нимф, однако предпочел об этом постыдном желании умолчать и соврал:

– Воды хочу.

– Ну, воды-то кругом сколько угодно, – ответил директор. – Вы что-нибудь посложнее попросите, поухабистее.

– Рюмку коньяку тогда, – решительно заявил Никифор.

– Ну, вы скромник! Обычно первым делом требуют рукописи Гегеля или, к примеру, Тунгусский меторит – знаете ли, бывали и такие! Ну, коньяку так коньяку. Элеонора Павловна!

Внезапно из близлежащих кустов возникла приятного вида женщина лет тридцати в белых одеждах и с жестяным подносом, на котором стояли две рюмки, наполненных насыщенно коричневым напитком. Никифор взял с подноса рюмку, робко отблагодарил женщину и немедленно выпил. Коньяк оказался мягким, терпким и слегка шоколадным на вкус. Примеру Никифора последовал и Геннадий Петрович, после чего смахнул пот со лба и, причмокивая, произнес:

– А хорош ведь, правда? И не скажешь, что отечественный.

– Почему же, отечественное всегда лучше зарубежного, – не согласился Никифор.

– Великолепно! Неосознанный патриотизм! – перебил его директор. – Ну что ж, вот мы и в кабинете!

Кабинет представлял собой опушку леса, посреди которой стоял массивный дубовый стол со старомодной настольной лампой и пачкой каких-то бумаг под пресс-папье.

– Ну что ж, – сказал директор. – Зовут вас...

– Никифор, – ответил Никифор.

– Фамилия?

– Белена.

– Отчество?

– Евсеевич, – зачем-то соврал Никифор и отметил про себя, что директор ничего никуда не записывает, а просто делает вид, водя пером по бумаге.

– Родились?

– Семнадцатого июня...

– Нет, вы это бросьте, – прервал Никифора Геннадий Петрович. – В каком веке родились?

– В двадцатом, разумеется, – удивился Никифор.

– Ничего еще не разумеется, дружочек вы мой, ничего не разумеется! – воскликнул Геннадий Петрович. – Ну-с, где хотите работать? Заниматься вопросами страсти и животного в человеке?

Никифор молча кивнул.

– Кто по роду деятельности в прошлом?

– Поэт, – ответил Никифор. – Но я и в настоящем поэт.

– Вряд ли у вас останется время для сочинительства за вашими занятиями, – протянул директор. – Как узнали о нашей организации?