Война и мир. Balkanska verzija.

несмотря на бедность, все, к кому я заходил, были очень радушны – на стол обязательно ставилась бутыль ракии и какое-нибудь угощение, чаще всего, припрятанное на такой случай с гуманитарной помощи. И эти сигареты, настойчиво протягиваемые каждые десять минут, стоило им хоть раз увидеть, как я сворачиваю свои самокрутки герцеговинского табака, купленного на рынке у усатых, великолепных крестьян…

многие из тех, кто помоложе, были тщеславны во всем, относящемся к одежде и внешнему лоску.  Часто встречались аккуратнейшие прилизанные прически, «западные», то есть скопированные с латиноамериканских bandidos из голливудских фильмов... Привозимая гуманитарная одежда должна была быть  совершенно чистой и  целой, иначе – ей брезговали… (отличную куртку с чуть рваной подкладкой, провалявшуюся в столовой месяц, в конце концов забрал себе я и проносил ее пять лет). А девушки-беженки могли откладывать копеечное пособие несколько месяцев, чтобы купить какие-нибудь мега-джинсы в магазине на главной улице, что поначалу показалось мне забавным – пока я не понял, что это было их единственным способом поддержать самоуважение, выходя за ворота…

кстати, учились боснийские дети в обычных городских, хорватских школах – учась употреблять хорватские словечки, чтобы не выделяться – как-то, при мне, дочь оговорилась, сказав при матери kaj вместо šta[7], и схватилась испуганно за рот – маме явно не нравилось…

* * *

Думаю, в лагере я был не очень полезен…

главной задачей SUNCOKRET’а была работа с детьми. Спорт, кружки по рукоделью, клуб для подростков, мастерская для женщин, со швейными машинами, чтобы они могли подзаработать, продавая свои изделия…

мне достался кружок по моделированию. С детьми я никогда особо обращаться не умел, поэтому чувствовал себя неуютно, как всякий человек, взявшийся не за свое дело. Думаю, детям тоже было неинтересно…

в основном же, я просто ходил в гости, na kafu или, чаще, rakiju, охотно предоставляя нового слушателя множества историй, часто похожих, и редко радостных. Это мне было искренне интересно, хотя иногда приходилось все же включать фильтр и думать о своем, пропуская подробности о зверствах четников/усташей/моджахедов (в зависимости от барака), чтобы это не стало, психически, неполезным. Может, хоть так я помог кому-то – выговориться.

и все же, скоро я стал подумывать о том, чтобы подыскать другую работу, и даже съездил разок на выходные в Загреб, в волонтерский центр NEXUS, где всегда можно было переночевать и узнать последние новости -  переписал с доски объявлений пару телефонов…

но тут произошли перемены, задержавшие меня в Вараждине.

* * *

пристроившись в углу, за столом, я пишу письмо друзьям в Питер – в комнате шумно, несколько сидящих в гостях подростков создают вполне качественный хаос; подростки вообще любят болтаться в волонтерской комнате, ну, английский поупражнять и поглазеть на диковинных иностранных зверюшек – все это очень мило, но сосредоточиться на письме никак не удается… Видимо, пару раз я недовольно поморщился, потому что, неожиданно, сзади ко мне подходит Вероник и надевает на голову наушники, в которых играет, неплохая кстати, музыка…

в удивлении, я поворачиваюсь – и застаю конец движения: смущенно опущенные глаза…

сигнала этого я не пропустил, и следующие несколько месяцев мы провели вместе. Вероник была довольно милой девушкой, с ней легко было ладить – бельгийская валлонка, светловолосостью, ростом и телосложением (да и фамилией – ван Бамбеке) больше похожая на фламандку[8] ; в лагере она работала уже больше года, из-за искреннего сочувствия, ну, и еще потому, что в Брюсселе скучно.

в выходные мы часто выбирались из Вараждина куда-нибудь подальше. У Вероник была старенькая Тойота, которую дети расписали разноцветно: MIR, SUNCOKRET, BOSNIA, украсив к тому же такими каракулями, что у всех встречных полицейских немедленно срабатывал рефлекс «сейчас вот найду все эти ихние наркотики, и мне дадут старшего сержанта, ага» – так что перемещаться было просто, и мы частенько добирались до Адриатического побережья, где у нас было любимое местечко на острове Крк,  возле рыбацкой пристани – оставив машину на единственной узкой площадке под знаком «парковка запрещена», мы спускались к морю и спали на пляжу, прихватив с собой дрова для ночного костерка – утром иногда нас будили голоса рыбаков, возящихся со своими лодками… (однажды эти же рыбаки злобно спустили колеса нашей мешавшей машины, и я долго, матерясь, накачивал их ручным насосом)

… гуляли по далматинским, странно нездешним - генуэзским, венецианским – городкам с их остроконечными башенками, залитыми южным избыточным солнцем, блеклыми каменными мостовыми, отшлифованными до полной гладкости веками шаркающих подошв

… спали на песчаных пляжах, возле ноздреватых розовых адриатических скал, еще холодными весенними ночами, прижимаясь ночью друг к другу от холода, и с наслаждением раскидываясь утром, под первым греющим солнцем…

в тот день мы тоже собрались на море.

* * *