Война и мир. Balkanska verzija.

а я, привстав, высовываюсь из-за кабины - ветер рвет волосы и холодит лоб - присев, прячусь в полосе смирного воздуха за кабиной, но там скучно  - и снова встаю, держась за бортик

каменистая степь и горы позади…

. .

… через несколько километров богатая, распаханная, скучная Герцеговина кончается – и начинается Босния – придвинувшаяся синеватыми горами, пахнувшая дымом, дикостью, а у деревень - и навозом. Желтая степь, покачиваясь на извилинах дороги, свистя в ушах, все заваливается назад, туда, где смыкается  рассекаемый грузовиком воздух… я пытаюсь прикурить на хлопающем ветру сигарету… не получается…

мимо пробегают несколько деревень; пару раз пятнами пожелтевшей свалявшейся шерсти мелькают овечьи стада, возле которых идет/сидит на камешке/опирается на старый велосипед пастух; потом деревни становятся редки и начинаются

просторные безжизненные пространства, поросшие бурьяном и усеянные каменными россыпями…

(скорость, треплющий  ветер и восторг движения)

… мертвые дома. Разрушенные, выжженные, давно оставленные… Разметенная кирпичная кладка, повисшие остатки взъерошенных взрывами черепичных крыш, голо торчащие в небо печные трубы – без исчезнувших стен…

долгие степи…

и снова - тонущие в разросшихся  и одичавших садах развалины …

. .

за столиками из красного пластика, под выцветшим пепси-кольным навесом сидят несколько мужчин в майках и с бутылками «Нектара», оборачиваются на нарастающий рев нашего мотора. Грузовик медленно заезжает на обочину, останавливается, пару раз взрыкивает, вздрагивая крупной дрожью – и затихает.

все вылезают из кабины и подходят к сидящим, с размаху хлопают друг друга ладонью о ладонь - Шта има?

мы тоже спрыгиваем, размять ноги.

через дорогу от корчмы самодельная табличка с надписью: Црни Луг.

под ней источник - вмазанный цементом в каменную глыбу кусок трубы, из которого течет очень вкусная на вид вода -

набрав бутылку, я подставляю затылок холодной воде, потом поворачиваю голову и даю струйке, задевая вспыхнувшие ломотой зубы, заполнить рот…

и, подняв голову, встречаюсь взглядом с дедом из нашей машины, в кургузом пиджачке, совсем седым…

«Добра jе», говорю я, кивая на источник…

«Добра… Разумеш наш, jел?  Коjег си порекла?»

«Рус»

«Ма да!?!», дед взволнованно хмыкает и быстро уходит к остальным – они оживленно что-то обсуждают, потом к нам подходит другой дед и торжественно говорит: «Здравствуj, товариш!»

«Здраво», обреченно отвечаю я.

. .

мы стоим у грузовика, окруженные толпой желающих обсудить Путина и еще этого, как его, ма како се зове, jеби га? – Ельцина.  Все очень знакомо - все же, деревенские сербы очень похожи на наших, русских, и с ними легко – такие грубоватые зычные (вся Югославия потешалась над босанцами и их привычкой громко орать) мужички - я рассказываю им про путинаельцина, потом про какхолоднозимойвроссии и так далее - потом мы собираемся ехать, и вот опять –

трясучий и подпрыгивающий грузовик, плавно раскачивающие долины, и ветер, и страшные ощеренные провалы крыш – мертвая долина, разбомбленная, сожженная, одичавшая, неуютная и…

* * *

Босанско Грахово

 я просыпаюсь от того, что движение прекратилось,  и от громких голосов – мотнув очумелой со сна башкой, подхватываю рюкзак и прыгаю вниз.

«Ево ти Грахово»...

несколько деревенских домов, перекресток, чуть поодаль придорожная кафана, куда идут уже наши деды… на прощание махнув рукой: «Тамо, тамо jе центар, директно овим улицом…»,

мы идем показанным улицом, на самом деле не улицей еще, а просто дорогой сквозь лес – с одной стороны лесопилка, с другой склон и сосняк, такой чистый, желто-ствольный и радостный, что я примечаю его на всякий случай, ночевать, если сегодня не доберемся –

через десять минут мы доходим до пятиэтажек, с немногими целыми окнами, но чаще разваливающихся, обугленных – за выбитыми дверьми некогдашнего подъезда склад картонных коробок, на которых сидит-покуривает группка молодняка тщедушного, но разбойного вида; у дороги старый киоск, сваренный из железных листов, давно закрытый, но за прутьями решетки и осколками стекла пожелтевшие листы белградской «Политики»,

дальше площадь с пустым торговым центром, с заросшими травой ступенями и без крыши, еще полуразрушенная пятиэтажка с магазином; людей почти не видно; в центре площади, среди потрескавшегося старого асфальта выделяется новый прямоугольник металлической площадки, к которой приварен памятник с хорватской шаховницей и именами погибших при завоевании города – и ему, едва живому, но все же выжившему городу -  ощутимо чужой.