Война и потусторонний мир

Рядом влажно потянули носом. Петр поднял затуманенный слезами взгляд и увидел в лице Лизы то же чувство. Говорить не пришлось, они без слов поняли друг друга и улыбнулись.

– Это принадлежало вашему другу? – спросила вдруг Лиза, и Петр понял, что сжимает в кулаке Сашкин темляк. Кожа от него приятно теплела, словно от зажатого воска.

– Младшему брату, – сказал Петр, не желая вдаваться в подробности своего горя.

Лонжерон при этих словах кинул на него косой взгляд, но ничего не сказал, только поджал губы и поднял к лицу зрительную трубу. И на том спасибо.

Лиза слегка нахмурилась.

– Разве у князя Волконского два сына? – сказала она озадаченно. – Я, наоборот, слышала, что…

Она сбилась, явно смутившись от того, что едва не повторила слухи о старом скандале, все еще будоражившем чайные комнаты домов Петербурга. Неужели они до сих пор обсуждают, как семнадцать лет назад князь привез из военного похода младенца, и княгиня по необъяснимой, но возбуждающей всевозможные слухи причине согласилась девочку принять и даже назвать своей дочерью?

– В салонах многое болтают… – уклончиво ответил Петр.

– И все больше попусту! – воскликнула Лиза с досадой в голосе. Пытаясь загладить неловкость, она принялась тараторить: – Глупости все это, будто на приеме больше нечем заняться! Я вот гораздо больше люблю музыкантов. Хотя в последний раз у Разумовской слышала Штейбельта, так он вовсе не привел меня в восторг. А вот братья Бауэр – один из которых играет на скрипке, а другой на виолончели – совершенно другое дело, премилый талант. Мы весь вечер слушали с большим удовольствием, и в буриме стали играть совсем уже ночью. Ах да, буриме тогда получилось… Знаете, что нам выпало? «Лишай – потешай, мазурка – Сивка-Бурка и ликуй – поцелуй»… Слышали бы вы, что за непристойности придумал граф Соллогуб! По пути домой папенька все спрашивал, отчего мы краснеем, а мы только и могли хихикать… Сейчас-сейчас, позвольте, как же… «Граф Берг, страдая от лишая и тем графиню потешая, на бале станцевал мазурку, изображая Сивку-Бурку. Довел жену до слез, ликуя, и тем добился поцелуя…»

Она повернулась, поглядела большими смеющимися глазами:

– Ах, скажите, Петр Михайлович, все так ли веселы ужины у графини?

Петр почувствовал, как веселье от прослушивания незадачливых виршей потускнело.

– Неприятель слишком близко подобрался к Москве, – сказал он с грустью, – высший свет оставляет дворцы и бежит в глубинку. Последний раз я слышал, кажется, что графиня Разумовская с семейством остановилась в Тамбове. – Увидев, как лицо Лизы при этой новости опечалилось, он постарался придать голосу живости. – Полно вам, Лизавета Дмитриевна, объединенной силой мы прогоним врага, не сомневайтесь. Лучше расскажите вот что: как так случилось, что мы ни разу не встретились с вами в Живой России? Я знавал вашего батюшку, танцевал с вашей сестрой – Анной Дмитриевной, кажется? – а с вами имел честь познакомиться лишь здесь, отчего же?

Показалось, или Лиза и в самом деле побледнела сильнее обычного?

– Слабое здоровье, – сказала она, разглядывая края корзины, – я с детства жила в деревне… мало появлялась в свете…

Петр услышал в ее голосе нечто схожее со своим чувством: вина, стыд или даже тайна, о которых не хотелось вспоминать, – и оставил расспросы. В конце концов, Сашка так же большую часть жизни провела запертой в глуши, ни разу не видев света.

– Пусть былое останется былым, Лизавета Дмитриевна, – мягко сказал подошедший Елисей. – Не позволяйте ему отравлять настоящее.

Лиза покачала головой:

– Не в обиду, Елисей Тимофеевич, но вам, рожденному здесь, в потустороннем мире, не понять. Былую жизнь не так-то легко отринуть, воспоминания нет-нет да и нахлынут… – Она оглянулась в поисках того, кто разделял бы ее чувства. – Не так ли, Лев Августович?

Лонжерон не удостоил ее взгляда.

– О чем вы?

Она немного смутилась от его холодности, но не отступила.

– Остались ли у вас родные там, в живом мире?

– Мать и сестра, – сдержанно ответил Лонжерон. – Все еще в Париже.

– Вспоминаете ли вы о них? Мечтали бы увидеть?

Лонжерон с железным лязгом сложил зрительную трубу.

– Нет. – Голос его прозвучал даже резче, чем обычно. – Былое должно остаться былым – иначе оно становится отравой.

Петр отвернулся. Страшно было допустить мысль, что он когда-то сознательно решил бы не думать об Александре. «Верь, Сандра, милый мой друг, я никогда, никогда тебя не забуду, хоть судьба мне трижды стать распоследним упырем…» Как обычно, когда всплыл сестрин образ, рука сама потянулась к темляку, и на душе потеплело.

Петр вздохнул и снова принялся разглядывать землю – роскошные помещичьи дома в самом сердце леса, дворцы посреди озер, города, растущие из деревьев, и вдруг понял, чего не хватало взгляду: сколько они летели, под ними ни разу не промелькнула церковь.

– Придется подняться до нужного нам ветра, – сказал Елисей. – Приготовьтесь, станет холоднее.