Война и потусторонний мир

– Бесовское княжество изначально сражалось на стороне Кощея, но когда стало ясно, что костлявые проиграют, поспешило заключить с нами мир. Анна Анчутовна Роговцева – самая важная из местных, семь поместий и сто тысяч душ.

– Душ? – переспросил Петр. Он впервые задумался, что ни разу еще за свое время в Потусторонней России не замечал крепостных. – Что это за души?

– Ну как же… – Елисей замешкался. – Бывает, что бесы заключают с живым помещиком сделку: они ему жизнь после смерти, а он в обмен – свою душу.

– Да, но… сто тысяч? – удивился Петр. – Неужели столько желающих?

– Зачем же, – вмешался Лонжерон. – Помещик закладывает по купчей не только себя, но и своих крепостных. Когда он умирает, они переходят в услужение к бесу вместе с ним.

– Но они же живые!

– Отнюдь. После смерти барина в деревне случается пожар или лихорадка, чтобы не было подозрений.

– Это… бесчеловечно!

– Так ли уж это отличается от нравов Живой России? – спросил Лонжерон со своей обыкновенною спесью.

Петр даже не сразу понял, на что он намекает.

– Как вы можете, – вспылил он. – Крепостное право… это вам не души!

– Как то рабство, так и другое.

– Вы клевещете!

Лонжерон отнял от лица трубу, посмотрел прямо на Петра:

– При мне штабс-капитан Благоденский поставил на кон сотню своих крепостных. И проиграл. А когда унтер-офицер Орлов сказал, что ему нужны только рабочие руки, согласился отослать мужиков и баб без детей, отобрав до последнего младенца. Не лгите себе, Петр Михайлович. На дворе девятнадцатый век, а в вашем доме – да-да, в вашем доме – людей продают и покупают, – а то, что подобное продолжается и после смерти, разве в этом есть такая уж противоречивость?

Жар бросился к щекам Петра. Он знал, что нет никакой нужды оправдываться перед заносчивым кровососом, но почему-то сейчас хотелось доказать свою правоту именно и прежде всего перед ним.

– Пишутся проекты… Аракчеев, Мордвинов… Государь планирует послабления…

– Послабления? – фыркнул Лонжерон. – Ежели гангрена разрослась на всю руку, поздно отрубать палец, князь.

– Что же вы предлагаете?

– Что тут предлагать? Отпустить, и дело с концом.

– Вздор! – вспылил Петр. – Вы не знаете, о чем говорите. К чему приведет это ваше «отпустить»? Разве это просто? Отпустить с землей – этого не позволят помещики, с чего им раздавать свои владения… Отпустить без земли – так мужики умрут с голоду. А самое главное, что будет, если завтра лишить крестьян барской заботы? Сейчас барин кормит их, дает им землю и работу, следит, чтобы никто не промотался, а отпусти их – что будет? Вы не знаете, русский мужик – он же как дитя, не обладает умением о себе позаботиться. Станет или бунтовать, или сразу сопьется! Так что пока не будет разработан документ, для него же лучше оставаться под присмотром.

– Ах, так вот какая мысль помогает вам спокойно спать ночами… Помяните мое слово, князь, если вы не дадите свободу вашим крестьянам, они придут и заберут ее сами – и вам будет уже не до постели.

При этих словах Петр еще более разгорячился.

– Да кем вы себя воображаете? Дидро? Он, кажется, тоже тыкал Екатерине, что ей следует отменить крепостное право, да уехал ни с чем, потому что его теоретические меморандумы были не применимы на реальном государстве.

– Дидро бывал в России единожды и ничего не видел, кроме императрицы, – невозмутимо ответил Лонжерон. – А я прожил пять лет рядом с вами и вашими мужиками, прежде чем умереть за вас в Аустерлице. Да и то, что случается с государством, когда терпение народа переполнено, я тоже видел своими глазами. Мой отец возглавлял один из полков французской гвардии, и тринадцатого июля его голову пронесли надетой на пику, от Бастилии до самого Марсового поля.

С этими словами он снял с пояса фляжку и сделал большой глоток. Губы его испачкались красным. Петр смотрел, как солнце залило бледное лицо и хищно отстрельнуло от пуговицы. Какое-то тревожное, гнилостное чувство закопошилось в желудке, и на сей раз виной тому не был страх высоты или внезапный рывок корзины.

– Разве вам не требуется прятаться от солнца? – раздраженно спросил он.

Лонжерон еще раз мрачно отпил из фляжки.

– Не в Потусторонней России.

* * *

Под самый вечер на горизонте показалась огромная усадьба, скорее похожая на дворец времен Екатерины. В центре стоял старый, но основательный дом с парадной лестницей, колоннами, террасой, людскими избами вкруг и ухоженными, словно причесанными гребенкой, полями. Справа обеденным блюдом блестел пруд. В вечернем свете все это выглядело умильной пасторалью с пейзажных полотен, но когда аэростат подплыл ближе, совсем стемнело: дом почернел, зажегся окнами и смотрелся теперь погостом, перемигивавшимся свечными сигналами.

– Опускайте, капитан, – скомандовал Лонжерон, откладывая зрительную трубу. – И постарайтесь сделать так, чтобы выглядело, будто мы падаем.