Война и потусторонний мир

– Позволено ли мне будет ехать верхом? – спросила Александра, разглядывая блестящие черные гривы и вздрагивающие шеи огненной шестерки.

– Вам не справиться с мертвым жеребцом, – ответил Константин.

– Я гусар, вся моя жизнь в седле! – возразила Александра. – Я справлюсь!

– Его величество распорядился – вы поедете в карете.

Александра опустила голову, нечего было и думать спорить. Но слушая нетерпеливое фырканье и перестук копыт, она с горем вспомнила доброго верного Делира – и то, что его больше никогда не будет с ней рядом. И ведь ей даже не удалось его оплакать!

Делир! Преданный друг! С детства загоревшись ездить верхом, Александра то и дело сбегала от няньки, чтобы отнести самому молодому и буйному жеребцу в отцовской конюшне кусочек яблока или сахар. Когда он стал подпускать ее, тыкаться мордой и прихватывать губами волосы на макушке, она гладила и вычесывала его черные с золотым отливом бока, а после принялась тайком выводить из стойла ночами. Изыскав чурбан или пень, забиралась на спину, и они отправлялись гулять по лесу, наслаждаясь свободой. Как-то во время одной из таких прогулок их подкараулила стая волков. Делир рванул так, что Александра еле удержалась, вцепившись в горячую шею. Уйти от погони они ушли, но вернуться домой смогли лишь под утро, и все вскрылось. Маменька ужасно разозлилась. Заперев Александру, она требовала, чтобы папа́ продал Делира – но было поздно, конь уже никому не давался.

Папенька же, увидев успехи Александры, сам взялся за ее уроки, и вскоре она управлялась с огромным конем не хуже, чем Петр со своим аргамаком, и даже частенько побеждала, если они устраивали скачки. Умница Делир почти не нуждался в командах – знал, когда ехать быстрее или остановиться, сам находил дорогу, без него Александра никогда не решилась бы сбежать из дома. Верный товарищ! По ее просьбе он без роптаний покинул родное стойло, встал в строй, ходил с эскадроном в атаку – и так же без роптаний погиб, в последний свой миг заслонив хозяйку от гранаты. А ведь если бы не она, прекрасный конь все еще жил бы спокойно на конюшне, ел овес и гулял на клеверном поле…

– Корнет!

Александра опустила голову ниже и обтерла подбородок, где слезы намочили ремешок кивера. Все так же глядя себе под ноги, она вышла вслед за Константином и направилась к карете.

Провожающих было немного. Пара лакеев подвязывала багаж к крыше кареты. Несколько пожилых, по виду давно мертвых старушек в кружевных чепчиках, кутаясь в шали, прикрывали глаза платками и шептали: «Соколик наш…» Константин поцеловал каждой дряблую сизую руку, впрочем, без улыбки, и направился к карете.

– Constantine! – раздалось вдруг из коридора.

Константин обернулся. Навстречу ему выбежала бледная девочка лет восьми, в домашнем платье и туфельках. Темные локоны, накрученные на костяные бигуди, так и подпрыгивали вокруг ее худого лица. Следом, шипя взволнованное «ваше высочество!», семенила чопорная мадам, все пытаясь поймать свою воспитанницу в протянутые рукава редингота.

Выбежав на порог, девочка замерла и потупилась, будто внезапно осознав, сколько глаз смотрят на их встречу. Взгляд Константина немедленно потеплел.

– Кати, – сказал он и, подойдя к ней, опустился на колено. – Тебе не следовало приходить…

Поджимая губы, девочка стояла, позволяя мадам натягивать на нее верхнюю одежду, и молчала.

– Ты не пришел попрощаться, – сказала она, когда их, наконец, оставили вдвоем.

– Я не хотел будить тебя, – мягко ответил Константин.

Они постояли еще. Позади беспокойная лошадь всхрапнула и ударила копытом, железным звуком высекая искры.

– До свидания, Кати, береги себя.

– Останься…

– Не могу, волшебная моя девочка, но я обещаю писать…

– Я приказываю тебе остаться.

– Кати…

– Я приказываю!

– Кати, не надо…

Девочка вздернула голову, выставила кулачок и вдруг ударила его по щеке. Не в шутку, а с внезапной и необъяснимой остервенелостью. Она тут же замахнулась снова, но на этот раз Константин успел закрыться ладонью, сделав это терпеливо и даже привычно, с тихим и каким-то смиренным: «Кати, не надо…» Вряд ли она расслышала. Глаза у девочки загорелись, изо рта вырвался всхлип, она ударила снова, уже другой рукой. «Я приказываю, ты слышишь? Приказываю!» – зашлась она теперь уже в совершенном крике, молотя руками, куда дотягивалась. Голова ее дергалась, косточки летели с разметавшихся локонов.

Свидетели этой сцены затихли, словно механические птички в замершей музыкальной шкатулке, и старательно отводили неловкие взгляды. Кто-то глухо закашлял.

– Мадам Жеводан, – выдавил Константин, удерживая сестру, чтобы уберечь лицо.

Мадам, с таким же терпеливо-привычным выражением, обхватила девочку сзади, прижимая руки к телу, и увлекла ее, все еще разъяренную, обратно за двери. Оттуда донесся тонкий, на одной ноте, детский визг.