Война Катрин

Магия темной комнаты действует безотказно, и я работала с наслаждением. Пользуясь случаем, проявила все пленки. Но решила фотографии не печатать, иначе встанет слишком дорого. Через два часа работы я вышла из лаборатории очень взволнованная – некоторые снимки впечатляли даже в негативе. Пленки я повесила сушиться в шкафчик. Молодая женщина объяснила мне, где почта, и я выполнила свое обещание Алисе – отправила ее письмо. И свое тоже. Потом сложила пальцы крестиком, чтобы оба адресата получили письма. Прочитала молитву, которую выучила в монастыре: хуже не будет, а вдруг? Кто знает? И быстренько вернулась к жене фотографа выпить с ней лимонада и узнать побольше о ее семье и фотомастерской.

Все, что я узнала, мне радости не прибавило, наоборот, пробудило притихший страх. Женщина рассказала об облавах на евреев, которые участились в оккупированной зоне, сказала, что в городе стоит немецкая часть, и поделилась беспокойством о муже – он уехал полгода назад, и вот уже два месяца от него нет писем. Дети плачут по ночам, и ей самой тревожно. Я не отважилась расспросить ее подробнее об облавах, побоялась возбудить подозрение, я же совсем не знаю эту женщину. А мне бы хотелось понять, кого и зачем угоняют в Германию и Польшу и что это за слухи о каких-то лагерях. В горле у меня встал ком, мне было не до лимонада. Я с трудом его глотала. Даже дышала с трудом.

Когда пришел месье Марсель, я с облегчением попрощалась, лишь бы ехать, лишь бы снова смотреть по сторонам и не слышать тоскливого голоса женщины, которая снова напомнила мне о бедах, что творятся в мире, и о моей собственной беде. Фермер почувствовал мою подавленность, долго-долго откашливался, прочищал горло и в конце концов сказал мне несколько слов, не буркнул, а именно сказал:

– Малая обещала пирог к ужину. Вкусный.

Я чуть не заплакала: такой суровый человек, и вдруг столько чуткости. Я улыбнулась с благодарностью, и он ответил неловкой ласковой улыбкой, а потом мы снова замолчали, переваривая каждый свои полученные днем новости. Первым заговорил месье Марсель: в парикмахерской ему сказали, что немецкие солдаты чувствуют себя в городе как дома, могут зайти к кому угодно и забрать из кладовой всю еду. Говорили, что немецкий офицер со своими подчиненными поселился в доме самого мэра, не спросив даже разрешения у хозяйки, его жены. Помня, что мне нужно на будущей неделе приехать в город, чтобы напечатать фотографии, месье Марсель беспокоился: не опасно ли мне показываться там, где хозяйничают немцы? И мы опять замолчали, занятые тягостными мыслями, не замечая, как бежит время.

Наконец мы приехали, навстречу выбежала Алиса, она прыгала и плясала вокруг телеги, как индеец, взглядом умоляя подать ей знак. Я кивнула, и она, зажмурившись, широко улыбнулась.

Мы с месье Марселем отправились в конюшню, распрягли лошадь, убрали телегу, мы были заодно, у нас были общие тревоги. За семейным ужином мы сидели, дружно уткнувшись в свои тарелки. Никто не спросил нас, как мы провели день. Здесь не принято задавать вопросы, и я в этот вечер поняла, что это отличный обычай.

19

Неделя тянулась еле-еле, я все думала о новой поездке в город и об Этьене. Получил ли он мое письмо? Как бы мне узнать?! Наконец-то четверг! Сегодня я напечатаю фотографии. Я представила, что буду работать с увеличителем, увижу, как в ванночке на бумаге начнут появляться лица хозяина, хозяйки, всех остальных, и меня охватило нетерпение. Месье Марсель окликнул меня, когда я еще только собиралась. Он позвал меня в конюшню.

– Ты уверена, что тебе нужно ехать? Может, оставишь пленки жене фотографа? В городе из-за немцев небезопасно. Не знаю, как лучше.

Нет-нет, напечатать свои фотографии должна только я и никто другой. Я еду в Лимож без вопросов. Моя убежденность подействовала, месье Марсель запряг лошадь, и мы поехали. До самого города мы, как обычно, не проронили ни слова. Но теперь это молчание стало совсем другим. Оно нас объединяло.