– Работаете на публику, госпожа? – громко спрашивает тот, чтобы целительница его услышала.
Виолу снова разбивает кашель: на проекции она выглядит ужасно бледной, исхудавшей и какой-то
Но когда я думаю о ней, Виола кажется мне размером с целый мир.
– Звони, если что-то понадобится. Что угодно.
А потом комм пищит, и все затихает.
Мэр переводит удивленный взгляд на проекцию. Брэдли и Виола снова разговаривают с предводителем спэклов, но мы больше ничего не слышим. Она отключила звук.
– Она не меня выключила, а
– Дура тупая, – доносится голос мистера О'Хары с другой стороны костра.
– ЧТО ты сказал?! – ору я, вскакивая на ноги и бросая в него мысленные пули.
Мистер О'Хара тоже встает. Он тяжело отдувается и стискивает кулаки:
– Мы теперь не слышим, что происходит! А все потому что нечего посылать девчонок на…
– Молчать! – обрываю его я.
Он раздувает ноздри:
– Не то что, щенок?
Я вижу, что мэр уже хочет за меня вступиться, но…
– Шаг назад, – говорю я.
Голос у меня совершенно спокойный, Шум легкий, как перышко.
Мистер О'Хара сразу пятится…
И наступает прямо в костер.
Секунду он просто стоит, ничего не замечая, а потом взвизгивает от боли и подпрыгивает в воздух. Низ его брюк уже вовсю полыхает, и мистер О'Хара уносится прочь в поисках воды. Мэр и мистер Тейт громко хохочут:
– Молодец, Тодд! Твои успехи впечатляют.
Я часто моргаю, дрожа всем телом.
Я бы мог его покалечить…
Стоило только захотеть…
(ох, как же это
(заткнись)
– Что ж, до конца переговоров нам делать нечего, – говорит мэр, все еще смеясь. – Почему бы не скоротать время за легким чтением?
Я все еще пытаюсь отдышаться, поэтому далеко не сразу понимаю, что он имеет в виду.
– Нет, – говорит Брэдли, снова качая головой. Из его рта начинают вырываться облачка пара – чем ближе закат, тем холоднее становится воздух. – Нельзя начинать с казней. Мы ведь задаем тон всему будущему планеты.
Я закрываю глаза и вспоминаю, как он говорил то же самое давным-давно, целую вечность назад. И он оказался прав. Мы начали с кошмара и до сих пор в этом кошмаре живем.
Я прячу лицо в ладонях. Ох, как же я устала… Температура опять поднялась, я это чувствую, и хоть мы взяли с собой кучу лекарств, ничего не помогает… даже рядом с костром, который развели для нас спэклы, я вся дрожу от холода.
Зато переговоры идут очень хорошо – куда лучше, чем мы ожидали. Решено немедленно прекратить любые атаки и организовать большой совет для обсуждения любых вопросов. Мы даже начали договариваться о территории для новых переселенцев.
Но всякий раз перед нами оказывается один и тот же камень преткновения.
Мы выяснили, что Землей спэклы называют себя, а Бездной – нас. Даже имя у нас жуткое… Но это не самая большая загвоздка. Спэклы требует отдать им мэра и генералов: те должны понести кару за преступления против их собратьев, называемых Бременем.
– Но вы ведь тоже убивали людей! – говорю я. – Сотнями!
– Однако и спэклы небезгрешны. Обе стороны вели себя неправильно.
В Шуме Неба тотчас возникают образы геноцида, который устроил мэр…
И между грудами трупов бредет Тодд…
– НЕТ! – вскрикиваю я, и вожак спэклов удивленно отстраняется. – Он тут ни при чем! Вы просто не знаете…
– Хорошо, хорошо, – останавливает меня Брэдли. – Уже поздно. Согласитесь, первый день вышел очень продуктивным. Мы о многом договорились, сидим за одним столом, делим хлеб и говорим об общей цели.
Шум Неба чуть-чуть утихает, но у меня опять возникает это чувство – будто за нами следят все спэклы планеты.
– Давайте продолжим завтра, – предлагает Брэдли. – Мы поговорим со своим народом, вы – со своим. Это поможет на многое взглянуть по-новому.
Небо на минуту погружается в раздумья.
– Что? – с тревогой переспрашиваю я. – Мы не можем…
Но спэклы уже начали выносить на поляну палатки, как будто задумывали это изначально.
Брэдли кладет руку мне на плечо.
– Давай останемся, – тихо говорит он. – В знак доверия.
– Но корабль…
– В корабле больше нет нужды, стрелять не придется, – уже громче произносит Брэдли, чтобы вожак спэклов его услышал. И, судя по Шуму, тот слышит.
Я заглядываю Брэдли в глаза, в его Шум, и вижу там искреннюю доброту и любовь. Ничем их оттуда не вывести – ни Шумом, ни войной, ни прочими ужасами… И чтобы сохранить эту доброту (а вовсе не потому, что мне действительно этого хочется), я говорю:
– Ладно.