Война хаоса

Палатки ставят за считаные минуты; они сделаны из чего-то вроде туго сплетенного мха. Небо торжественно желает нам спокойной ночи и удаляется к себе. Мы с Брэдли идем кормить лошадей, которые встречают нас теплым ржанием.

– Неплохо прошло, – говорю я.

– Мне кажется, нападение на тебя сыграло нам на руку, – замечает Брэдли. – Спэклы стали покладистей. – Он понижает голос: – У тебя тоже было это чувство? Словно за нами наблюдали все спэклы планеты?

– Да, – шепчу я в ответ. – Весь день об этом думаю.

– Мне кажется, Шум для них – не просто средство общения, – шепчет Брэдли, и в его Шуме неприкрытый восторг. – Это их сущность… их голос, голос планеты. Если бы мы научились общаться так же, как они, мы бы смогли присоединиться к этому голосу…

Он замолкает, Шум светится от радости и восхищения.

– Что? – спрашиваю я.

– Я просто подумал… мы ведь на полпути к тому, чтобы стать по-настоящему единым народом.

[Тодд]

Я наблюдаю за спящей на проекции Виолой. Понятное дело, я не разрешил ей ночевать в лагере спэклов, Симона и госпожа Койл тоже. Она все равно осталась, и с наступлением темноты корабль-разведчик улетел в город. Вход в палатку Виола оставила открытым, чтобы внутрь проходило тепло от костра, и я вижу, как она ворочается на лежанке и кашляет. Мое сердце замирает от боли и тоски по ней, я хочу быть рядом…

Интересно, о чем она думает? Думает ли обо мне? Когда же мы наконец покончим со всем этим и заживем мирно? Когда уже Виола выздоровеет, я смогу о ней заботиться, слышать ее голос – живой, а не по комму – и она снова почитает мне мамин дневник?

Или я ей почитаю…

– Тодд? – окликает меня мэр. – Я готов, а ты?

Я киваю и иду в свою палатку, достаю из рюкзака мамин дневник и привычно глажу кожаную обложку, прорезанную посередине Аароновым ножом – той ночью дневник спас мне жизнь. Я раскрываю его и смотрю на слова, написанные моей мамой сразу после моего рождения и перед своей смертью – то ли от рук спэклов, то ли от рук мэра, то ли от собственных, как уверяет мэр. Меня снова берет зло: на него, на муравейник черных букв, которыми густо и вразнобой испещрены страницы… Я уже почти раздумываю читать, как вдруг…

«Мой ненаглядный сын, – внезапно прочитываю я, совершенно отчетливо и без всякого труда. – Тебе нет еще и месяца, а жизнь уже готовит для тебя испытания!»

Я сглатываю слюну. Сердце сейчас выскочит из груди, горло сперло, но я не отрываюсь от страницы и читаю дальше, потому что вот она, моя мама, вот она…

«Сынок, кукуруза этим летом не уродилась – уже второй год подряд. Это очень скверно, ведь кукурузой Бен и Киллиан кормят овец, а овцы кормят всех нас…»

Я слышу тихий гул и чувствую, что мэр стоит у входа в мою палатку, вкладывая знания мне в голову, делясь ими со мной…

«…вдобавок проповедник Аарон начал винить во всем спэклов, этих робких маленьких существ, которые выглядят вечно голодными. Из Хейвена тоже приходят сообщения о стычках с туземцами, но наш единственный военный, Дэвид Прентисс, говорит, что мы должны уважать спэклов и не искать козлов отпущения…»

– Ты правда так говорил? – спрашиваю я, не отрываясь от страницы.

– Ну, раз твоя мама написала, – напряженно отвечает мэр. – Извини, долго я не продержусь, Тодд. Это очень трудно…

– Еще секунду.

«Но вот ты опять проснулся и плачешь в соседней комнате. Смешно, что разговаривать с тобой здесь, на этих страницах, не даешь мне именно ты. Но это значит лишь то, что я всегда говорю с тобой, сынок, разве это не чудесно? Как обычно, мой крепыш, я дарю тебе всю свою…»

Тут слова соскальзывают со страницы и вылетают у меня из головы. И хотя я вижу следующее слово – «любовь», («я дарю тебе всю свою любовь», – написала мама), строчки постепенно становятся путаными и неразборчивыми: передо мной смыкается черная чаща букв.

Я оборачиваюсь к мэру. На лбу у него выступил пот, и у меня тоже.

(опять этот странный гул в воздухе…)

(вот только он меня уже не бесит…)

– Извини, Тодд, больше не могу. – Мэр улыбается. – Но я расту, ты заметил?

Я не отвечаю. Мне тяжело дышать, в груди все дрожит, и слова мамы ревут в голове, точно водопад. Она была рядом, она разговаривала со мной – со мной! – делилась надеждами, дарила любовь…

Сглатываю слюну.

И еще раз.

– Спасибо, – наконец выдавливаю я.