Война Кортни

Вернувшись, как ему было приказано, он был отведен из главного лагеря в другой район, где группа людей выстроилась рядом с несколькими грузовиками. Они были заключенными, но были одеты в костюмы и военную форму, и они казались здоровее и лучше питались, чем он. Он видел, как они смотрят на него, когда он приближается, удивляясь, почему кто-то такой грязный, без сомнения, кишащий вшами и зараженный болезнью, делает это с ними. Один из мужчин попятился, когда Герхарда поставили рядом с ним в шеренгу.

Он не хотел делать ничего, что могло бы привлечь чье-то внимание. Он не собирался тратить энергию на что-то несущественное. Его достоинство не имело значения. Единственное, что имело значение, - это выживание.

Их отвезли на железнодорожную станцию и погрузили в два крытых товарных вагона. Поезд тронулся, миновав то, что казалось Западным Берлином, а затем двинулся дальше. Зима все еще не кончалась, и единственное тепло в фургонах исходило от прижатых друг к другу тел. Герхард, однако, был исключен из этой группы. Он был нечист и представлял опасность для здоровья. Он остался один, забившись в угол.

Продвижение было медленным, так как путешествие часто прерывалось без предупреждения и в случайных местах. Поезд простоял бы неподвижно несколько часов, и, если повезет, пленникам разрешили бы облегчиться-благо, что единственный туалет в каждом вагоне состоял из зловонного переполненного ведра.

Когда паровоз снова начинал движение, поезд возвращался по своим следам, прежде чем взять другую линию: ту, чьи рельсы и мосты не были разрушены бомбардировщиками союзников или местными партизанами. Бесконечные задержки означали, что путешествие, которое должно было завершиться за несколько часов, растянулось на несколько дней. Пайки кончились, и Герхард был безмерно благодарен судьбе за припасенные хлебные корки и уединение, которое позволяло ему грызть их тайком, так, чтобы никто не знал, что он задумал.

На четвертую ночь они остановились у деревни. Местные жители, должно быть, слышали голоса, доносившиеся из повозок, потому что через несколько часов они вышли из леса по обе стороны дороги, неся хлеб, овощной суп и даже сыр для пленников. Они говорили на чешском языке. Эсэсовские охранники, замерзшие и голодные почти так же, как и их оставшиеся в живых подопечные, пытались остановить жителей деревни, даже угрожая расстрелять их. Но один из местных жителей, говоривший по-немецки, предложил простую сделку: если эсэсовцы разрешат кормить заключенных, они тоже смогут разделить трапезу.

Жители деревни были бедны, и им почти не на что было жить. Они могли только обеспечить каждый голодный рот небольшим количеством пищи. Но это было и к лучшему, потому что любая большая еда могла убить мужчину или женщину, которые ее съели: их пищеварительная система не справилась бы.

Еда, которую они получали, поддерживала жизнь почти всех оставшихся в живых заключенных, пока поезд не остановился на станции. Надпись на платформе гласила: "Флоссенбюрг".

- Конец связи: Всем выйти!- объявил эсэсовский охранник, и они вылезли из фургонов, прежде чем их загнали в грузовики, где они ехали еще два дня, останавливались, ждали и снова двигались.

“Мы идем на юг, - сказал кто-то. “Я вижу это по солнцу.”

“Возможно, они устраивают нам праздник в Альпах, - прохрипел другой.

Герхарда тошнило от головной боли, которая, казалось, раскалывала ему череп пополам. Он лежал в кузове грузовика, свернувшись калачиком, бритоголовый недочеловек, узнаваемый только по номеру, совершенно оцепеневший, безразличный к окружающему, безразличный к самой жизни.

Грузовик свернул на боковую дорогу, которая проходила через отверстие в заборе из колючей проволоки. Он остановился. Герхард услышал крики, лай собак, звон отпираемых цепей и стук дерева о металл, когда задние двери грузовиков открылись.

Откуда-то раздался голос: “Откуда, черт возьми, ты взялся?”

- Заксенхаузен, - ответил другой мужчина.

- Заксенхаузен? Черт, мы ждали тебя еще несколько дней назад. Герхард услышал невеселый смех и добавил: - Добро пожаловать в Дахау.”

***

День за днем, неделя за неделей горе от смерти Дэнни ослабевало. Шафран когда-то приучила себя выдерживать все более длительные кроссы в Арисейге, или научилась выживать на небольшом сне. Теперь она тренировала свои эмоции. Она заставила себя пройти час, не думая о Дэнни Догерти, потом два, потом утро. Она приучила себя не плакать на людях, когда ее вдруг пронзило мучительное воспоминание, и мало-помалу перестала плакать вообще.

В конце концов, она уже делала это раньше. Она думала, что Герхард мертв, но потом на мгновение пришла в себя. Но по мере того как шли годы и шансы на то, что они оба переживут войну, не говоря уже о том, чтобы встретиться снова, становились все меньше, она говорила себе не думать о будущем с ним. Было почти легче, что Дэнни ушел. Не было никакой возможности страдать от случайных толчков надежды, которые даже сейчас иногда заставали ее врасплох, когда она ловила себя на том, что мечтает увидеть Герхарда.