Война - пожизненная боль

Лазарь, дорогой дружище!

Спасибо тебе огромное за твой читательский труд и за письмо-рецензию с бесценными советами. В самом деле, я очень высоко ценю твой литературный вкус и твою эстетическую позицию, прежде всего по отношению ко мне, конечно. Ирина знает, что когда я что-либо пишу (особенно на тему войны), всегда мысленно адресую это тебе - уже хотя бы потому, что знаю: Лазарь прочтет и что-то подумает. Даже если и ничего не скажет. Но я стараюсь угадать твою мысль, которая для меня оч. дорога.

По всей видимости, ты совершенно прав относительно “Кр. петлиц”, я этот рассказ отложил, пусть полежит, а я подумаю. Как всегда, отвыкнув от текста, потом видишь его точнее. Сразу все трудно понять и еще труднее правильно оценить. Довлеет идеальное, а не сущее. Что же касается других поправок, то кое-что я сделал. Переписал концовку “Довжика” - последнюю страницу при этом высылаю. Наверно, так будет лучше, действительно, я пережал, а это всегда плохо. Подчеркнутые тобой слова поправь, пожалуйста (это стр. 1, 2, 6), и, наверное, переправь, если не трудно, эти два рассказа в “Знамя”, - когда-то Чупринин звонил, приглашал к сотрудничеству. Правда, было это года два назад, может, уже и забыл. В “Звезду” я отправил четыре небольших военных рассказа, не очень новых, но на русском языке не публиковавшихся.

Дорогой Лазарь, теперь я должен поблагодарить тебя за очень лестное предложение, которое в другое время я, наверное, с радостью принял бы[1]. Ну а в наше, в финале жизни, очень трудно решиться не только на переезд из государства в государство, но и с улицы на улицу. Я думаю, ты понимаешь это. К тому же, я в своей жизни никогда ничего не планирую, все идет шатко-валко, как сложится, так и ладно. И не потому вовсе, что я такой вахлак, а скорее по причине фатальной кавардачности моей судьбы, в которой все происходит не так, как хочется. Потому и не планирую решительно ничего. Так повелось с фронта и продолжается поныне. Несколько моих робких попыток другого рода всегда заканчивались одинаково - вопреки. Ну и пусть. Тем более, сколько тут осталось той жизни…

Хотя вполне возможно, жить мне там не дадут. Будут изводить, чтобы небо с овчинку показалось. Это я понимаю. И не жду ничего хорошего.

Здесь вроде неплохо поработал. Написал за осень около 12 рассказов, притчей, разной ерунды. Конечно, не все равноценно, сам понимаю. К тому же все-таки пишу по-белорусски, а перевод на русский отнимает сил и времени гораздо больше, чем первоначальное письмо. К весне, кажется, устал. Потерял охоту. Но и понимаю, что другого такого шанса не будет, пожалуй. Для литератора здесь идеальные условия, главные из которых - тишина и покой. Полная изоляция от мира. Особенно в теплое время года. Да и зимой - тепло, уютно. Ирина недавно съездила в Минск, там в нашей кв. было отключено отопление (отключают систематически), а здесь постоянно +23. Но… Все-таки сказывается широтная разность…

Но - как-нибудь. Дожить бы до весны, до зеленой травы. Держись, дорогой дружище. И обними милую Наю - от нас обоих.

Ваш Василь. Ирина тоже.

P. S. Только что прочитал предпоследний N “Вопр. л-ры”. Оч. хорош архивный раздел.

Углок - это профильное железо в форме угла. Очевидно, надо писать: “уголок”.

б/д

1 Лазарев уговаривал Быкова переехать в Москву.

***

Дорогие наши Ная и Лазарь!

Кажется, прошла зима, хотя весна у нас какая-то вялая, нерешительная. Во дворе еще лежат сугробы снега, хотя улицы уже очистились. Но солнце выглядывает редко. Климат и погода, пожалуй, самое малоприятное в здешних местах. Впрочем, и в наших тоже.

Трудового азарта у меня все-таки не хватило на год, едва дотянул до конца 10-го месяца. Признаться, устал. А главное - оглянулся на сделанное и стало печально. Всю зиму писал притчи, небольшие по объему - по 3 - 6 стр. Переводить на русский уже не хватило пороху; по-белорусски же кое-что передала “Свобода”, кое-что напечатал в оппозиционной прессе. Полагаю, что на том и хватит. Много читал. Почти все московские (и ленинградские) толстые журналы, в которых, конечно, нашел много интересного. В т. ч. и прозы. Кроме того, прочитал В. Астафьева, его последние две повести. Завидно, конечно, хотя уже поздно завидовать…

Из Минска вести по-прежнему одна другой хуже - умер Г. Карпенко, один из лидеров оппозиции, оч. достойный ученый, - не дожив до 50 лет. Лютует В. Севрук - печатает полосы, где продолжает обличать В. Быкова, - на этот раз за антирусскость[1]. Куликову послал рассказ, который не печатался по-русски, не знаю, насколько он ему понравится. А вообще, если откровенно, то уже - ностальгия, что ли. Или весна с жаждой к перемене мест? Ирина же прижилась великолепно, и если бы не внушительные счета за телефон, наверное, и не уезжала бы отсюда.

Возможно, в начале мая съездим на неделю в Берлин - на какую-то конференцию по бел. литературе.