Война (СИ)

Конечно, они часто заезжали в трактиры, но сопровождающие их люди были приучены к походной жизни. В сундуке были крупы, свежие овощи, караваи еще не засохшего хлеба, копченые окорока, колбасы, просто обилие бутылок с вином. Несколько тюков оказались мешками с овсом. Что не могло не радовать девушку. Овета начала опасаться, что лошадей придется выпускать наружу, на вольные хлеба. Оставленный овёс стремительно заканчивался для восьми-то лошадей. Хорошо хоть, что воды было вдоволь.

В одном из сундуков нашла свои рисунки и не смогла удержать слёз. Казалось, совсем недавно она ничего не боялась и жизнь только-только начала казаться ей интересной, и она что-то значила в ней. Одно мгновение — и всё изменилось. Больно и страшно. Метнув в юношу ненавидящий взгляд, она засунула рисунки подальше и вернулась к тяжелой реальности.

После нескольких неудачных попыток сварить легкий суп для отца, у неё, наконец, получилось что-то похожее. Вроде бы, чем приготовление супа отличается от приготовления отвара. Тем более что она не раз видела, как это делали другие. Но между тем первые варианты ее кушаний — была ни на что не похожая подгорелая или пересоленная мазня. Без зазрения совести она решила предложить всё это пленнику.

Тот не отозвался. И Овета только сейчас поняла, что давно не слышит его, а сам он не сидит, а лежит.

Она осторожно подошла к нему и нагнулась. И поплатилась за это. Внезапно оживший пленник грубо схватил её за плечи и кинул на землю. Овета закричала от страха. А он быстро сорвал с её пояса кинжал, и, торжествующе вскрикнув, одним движением перерезал ту часть пут, которыми были связаны руки. Придавив поверженную девушку коленом к земле, он занялся петлей на руке. Овета затихла. И внимательно смотрела на руку. Как только последняя нитка петли разорвалась, она бросилась прочь. А юноша не смог сдержать протяжный стон. Возобновившееся кровообращение рук было невероятно болезненным. Овета знала об этом и готовилась. Юноша только успел ухватить её за платье, но она рванулась, и кусок ткани остался у него в руках.

Вслед неслись проклятья и стоны. Разрезав вторую петлю, пленник еще долго скрежетал зубами. Отбежав на безопасное расстояние, Овета в отчаянье расплакалась. Теперь у пленника был кинжал и неизвестно, сможет ли он с ним освободиться окончательно или нет. И виновата в этом Овета.

Теперь она не расставалась с мечом. И не спускала глаз с пленника. Это мешало заниматься отцом. Но ей было страшно. Она видела, как пленник снимал боль в руках в холодном озере. Видела, как яростно растирал он запястья и опять опускал в воду. Руки долго не приходили в норму. Но потом стало ещё страшней. Он начал кинжалом ковыряться в карете. Овета не могла видеть, что он делает, но предполагала, что каким-то образом он пытается снять цепь с обода кареты. Надо было бежать от него, пока не поздно. Но отец хоть и приходил в себя несколько раз, всё еще не узнавал её.

Она вымоталась за день, хотелось спать, но пленник не спал, и она боялась сомкнуть глаз. На всякий случай она сварила себе и укрепляющий отвар, и бодрящий. Когда шум со стороны пленника утих, она решилась на еще один отчаянный шаг. Подождав для верности некоторое время, она, держа наготове меч, тихо пробралась к пленнику.

На этот раз он явно спал, совершенно её не опасаясь. Ведь за всё то время, что он находился в её власти, она не причиняла ему вреда, а повторно связанных рук он не боялся. Мужчин не было, а одолеть ей его было невозможно. У неё просто не было ни умения, ни сил.

Но Овете этого и не надо было. Она несла сухарь, пропитанный снадобьем «мнимая смерть». Даже если он проснется, даже если схватит её, сухарь в её руке ни о чем не говорит. Он догадывался, что она опоила его сонным отваром и никогда не примет из её рук воду. В стоящую рядом с ним кружку с водой она также боялась добавлять снадобье. Естественный порыв — вылить старую воду и налить свежей. А вот сухарь он съест и запьет водой. То, что надо. И она продолжала свой путь.

Ей удалось сделать это незаметно. И она даже не стала пытаться смотреть, что он сделал со своим ножом. Она положила сухарь к остальным, взяв с собой на всякий случай один. Вдруг пленник случайно запомнил, сколько у него их было.

Под действием своих отваров она еще долго не могла уснуть, посвятив это время отцу. Но всё же сон сморил её. Она, как обычно, свернулась возле него калачиком, укрывшись одним с ним одеялом, ей было тепло, а дыхание отца отгоняло страх.

Проснувшись, она первым делом бросила взгляд на пленника. Он лежал, не двигаясь. Повторять вторую такую же ошибку, как накануне, она не собиралась. А через мгновение забыла обо всем. Интар полностью пришел в себя и узнал её:

— Овета, — слова давались с трудом, — ты такая грязная. Что случилось?

— Я умоюсь, папочка, умоюсь. Прямо сейчас. — Слезы текли по щекам от облегчения.

— Где мы? — Интар с изумлением вглядывался в полумрак пещеры.

— Пока что это наш дом, — она улыбнулась. — Ты выпьешь мой бульон?