Война в XXI веке

Настоящая книга представляет собой введение в наиболее важные и проблемные дискуссии, в которых осмысляются современные войны. Её вряд ли можно назвать исчерпывающей, но она может послужить в качестве отправного пункта для дальнейшего исследования. Слишком много значимых тем осталось в данном случае за пределами возможности освещения, но хотелось бы надеяться, что на них даны указания. Безусловно, требуют куда более пристального изучения споры вокруг парадигмы теории справедливой войны, детализации заслуживает моральная оценка инструментария новых войн, за скобками остались принципиально значимые для понимания способов рефлексии войны проблемы культуры памяти и коммеморации боевых действий. Отдельно стоит анализировать влияние, которое на войну оказывают современные технологии, причём не только военные, но и, казалось бы, абсолютно гражданские. Так, новые медиа и цифровые технологии позволяют получить особое восприятие войны, недоступное людям прошлого. Как пишет российский философ Николай Афанасов, благодаря компьютерным играм «опыт переживания военных действий входит во многие дома не как универсальный опыт страха, обретения идентичности, скуки, отчаяния, а может, и воодушевления – в зависимости от занимаемой позиции в конфликте, – но как развлечение»[422]. Все эти аспекты обновления войны и опыта её проживания и рефлексии требуют дальнейших исследований. Вместе с тем необходимо сказать хотя бы несколько слов о том разделе этики войны, которому обычно уделяется гораздо меньше внимания, нежели обсуждению справедливых причин начала войны и нравственных способов её ведения. Собственно, это особенность, закреплённая в традиции – Гуго Гроций, назвавший свой труд «Три книги о праве войны и мира», почти ничего не говорит о мире.

На публичных мероприятиях и в частных дискуссиях при обсуждении различных аспектов этики войны и, в частности, современной теории справедливой войны мне приходилось часто слышать подобное суждение: «Возможно, нам надо говорить не об этике войны, а об этике мира, не о том, как ограничить войну, а о том, как в принципе избавиться от неё». Вероятно, само это высказывание кажется излишним упрощением. Но в этом переключении регистра обсуждения проблем, связанных с войной и миром, действительно заложена важнейшая установка, связанная с поиском путей полной делегитимации войны и отказа от организованного вооружённого насилия. Она отнюдь небезосновательна. Когда Платон, Цицерон, Августин или Джон Стюарт Милль высказывались о необходимости ограничить свободу ведения войны, это не имело немедленных результатов. Однако их идеи обогащали европейскую и, возможно, общечеловеческую традицию осмысления войны. Небыстро, но тем не менее в какой-то момент они смогли повлиять на тот способ отношения к войне и ту систему международного права, которые мы имеем сейчас – с присущими им недостатками и упущениями, но всё же с установкой на признание принципа невмешательства и заложенной в них идеей ограничения войны. От философии и этики войны не стоит ждать решения всех проблем человечества и немедленного избавления от вооружённого насилия. У них есть свои конкретные задачи, которые они решают с той или иной степенью эффективности – в первую очередь к ним относится прояснение возможных ответов на вызовы, с которыми мы сталкиваемся, когда стоим на грани войны или оказываемся втянутыми в неё. Карл Шмитт очень точно выразил это в «Теории партизана»: «…теоретик не может сделать больше, нежели сохранение понятий и называние вещей своими именами»[423]. Но в какой-то момент теория действует, и её влияние на действительный социальный мир становится заметным. Именно поэтому представляется, что помимо дискуссии о нормативном сдерживании войны нам важно обращать свой взор вперёд, к идеалу мира без войны.