Моя «стена щитов» обнимала форт так, что нам открывался вид на весь северный фасад, обращенный к долине Тинана. Нижняя часть стены была из камня, а вот остальное за долгие годы местный люд разобрал на строительство амбаров и домов, поэтому верхний ярус был сложен из неотесанных толстых бревен. На этой длинной стене имелось много защитников, слишком много. Но я обещал Сигтригру сделать все возможное, чтобы отвлечь врага от его атаки, и теперь собирался сдержать слово. Воины зятя перебирались через рвы под потоком метательного оружия. Они пытались прикрываться щитами, но те становились все более тяжелыми из-за втыкавшихся в ивовые доски копий. Я слышал голос Сварта, гонящего своих вперед. Продвижение давалось тяжело. Рвы были глубокими, края обрывистыми и скользкими. Двое норманнов засели в невысокой башне в углу форта и метали копья, которые им передавали изнутри крепости.
– Кутвульф, разрешаю прикончить двух этих ублюдков, – распорядился я.
Кутвульф выбрал стрелу, наложил ее, сделал глубокий вдох, согнул короткий лук и, задержав дыхание, спустил тетиву. Ближайший к нам норманн собирался уже бросить копье, когда стрела ударила ему в шлем. Воин подался назад, повернулся, и вторая стрела проткнула ему нос. Он осел, зажимая рану. Его товарищ юркнул за парапет.
– Я рассчитывал убить обоих, – буркнул Кутвульф.
– Ты справился, – похвалил его я и заметил, что сигтригрова «стена» преодолела пять из семи рвов. Время выдвигаться и мне. Никогда еще я не выказывал так мало стремления идти в бой, и даже мысль о мести за Стиорру не распалила меня. Это все проклятие, продолжал размышлять я, припомнив пророчество Снорри о гибели двух королей. Извлекая Вздох Змея, я постарался отогнать дурные мысли о пророчестве и приказал дружинникам следовать за мной.
И мы направились к укреплениям по этому холму смерти.
– Я никогда не призывал их быть храбрыми в битве, – возмутился я. – Нет смысла говорить подобные вещи. Одним криком храбреца из человека не сделаешь.
– Это ведь… – снова залепетал поэт.
– …Стихи, помню, – сказал я и улыбнулся. Мне нравился отец Селвин. – Храбрость – это преодоление страха. И я не знаю, откуда она берется. Сознание долга помогает немного, опыт, разумеется, ну и стремление не подвести товарищей играет большую роль. Но истинная храбрость сродни безумию.
– Безумию, господин?
– Это как если бы ты видел себя со стороны и сам не верил в то, что делаешь. Знаешь, что можешь умереть, но все равно продолжаешь делать. Безумие боя. Это свойственно ульфхеднар, они вызывают это безумие при помощи белены, эля или мухоморов. Но в той или иной мере оно доступно всем нам. Не будь его, мы просто поддались бы страху.
Поп задумался.
– Ты хочешь сказать… – начал он и замялся, не будучи уверен, что ему следует облекать в слова свою мысль. – Господин, ты хочешь сказать, что боялся?
– Я не просто боялся, – признался я. – Был напуган до смерти! Мы вели не ту битву и не в том месте. Скёлль хорошо все рассчитал: дал нам подойти, не чинил на нашем пути помех. Он собирался заманить нас под эти стены и перебить в своих рвах, и мы, как дураки, сделали именно то, что ему и хотелось. Я был уверен, что мы потерпим поражение.
– Ты был уверен…
– Но нам все равно предстояло сражаться, – прервал я его. – Мы не могли отступить, иначе бы нас перебили. Нужно было хотя бы попытаться победить. Такова судьба. Но да, я знал, что мы проиграем. Мы совершили ошибку и обрекли себя. Из такой ловушки есть только один способ выбраться: нужно с боем проложить себе путь.
Войско шло вперед, и я, как честно признался отцу Селвину, чувствовал себя обреченным. Мы спускались к боковой стене форта, и это означало, что как только минуем то место, где рвы и валы огибали башню, то пойдем вдоль гребня, а не поперек него и идти будет легче. Двигались мы споро, и я, помнится, удивился, что против ожидания все получилось так легко. Справа летели копья, но они лишь громыхали по нашим щитам, а как только мы повернули, то пересекли два рва и приблизились к стене. Тут о легкости пришлось забыть.
– Секиры! – вскричал я.