Ну а третья причина моего счастья вот какая: Россия и Великобритания наконец-то перестали враждовать. Отцу и адмиралу Фишеру все же удалось сбить мою Родину с гибельного пути к саморазрушению. Правда, мой муж говорит, что я рано радуюсь. Мол, в их мире два раза уже случалось, что наши страны объединялись против общего врага, но после короткого периода вынужденной дружбы британский истеблишмент снова сворачивал на кривую дорожку, протоптанную моей бабушкой королевой Викторией. И чем хуже шли дела в Британской империи, тем с большей яростью наши политики кидались на Россию, будто именно в ней был спрятан корень всех наших бед. Об этом я уже много раз писала отцу, и мне хочется верить, что они вместе с адмиралом Фишером сумеют развернуть ситуацию в лучшую сторону. Я не хочу, чтобы мои дети, приезжая на родину своей матери, чувствовали себя там чужими, потому что они русские.
Впрочем, с тем же напряженным вниманием мой муж и его товарищи следят и за Германией. Кайзер Вильгельм и его сумрачные арийцы тоже горазды на политические выкрутасы, после которых не только Франция, но и вся Европа будет лежать в руинах. О том, как это было в другой версии истории, мне неоднократно рассказывал муж. Страшная война, в истоке которой опять были британские интриги, обошлась Европе в пятьдесят миллионов жертв и половину из них понесла именно Россия. Но и Британии тогда тоже не поздоровилось. Когда закончились сражения, она рухнула в изнеможении, чтобы так больше никогда не подняться. С тех пор, в схватке один на один, моя страна могла одолеть только какую-нибудь Аргентину, то есть глубоко вторичную страну, из дальнего американского захолустья.
Но если говорить о Германии, то мне известно, что во избежание большой беды из нее постепенно тянут соки. С одной стороны, император Михаил стимулирует переселение немецких крестьян на пустующие российские земли, манящие измученных малоземельем Михелей как кота валерьянка, а с другой – закармливает кайзера Вилли бывшими французскими колониями, требующими от Второго Рейха просто прорву первоклассного человеческого материала для своего управления. Пройдет еще совсем немного времени – и в Германии будет хватать всего, кроме немцев. И это лучший способ приведения к общему знаменателю европейских технизированных варваров, и альтернативой ему может быть только война, которая потребует много драгоценной британской крови. У нас, англичан, осталось слишком мало умных, деятельных мужчин в самом расцвете лет, чтобы терять их из-за всякой ерунды. Если русский царь бережет свой, достаточно многочисленный, народ и старается всемерно уменьшить его потери, то почему мы должны налево и направо разбрасываться невосполнимым человеческим ресурсом?
Ну вот… как говорят в таких случаях русские, я начала за здравие и закончила за упокой. Но что поделать, если счастье от происходящего сегодня и тревога за будущее сплелись во мне в один неразрывный клубок… Там, в будущем, будут жить наши с адмиралом дети, и мы ответственны за тот мир, который оставим им в наследство. Я считаю, что люди, решившие не обременять себя узами брака и потомством, не должны иметь права заниматься политикой. Им, в конечном счете, безразлично, что они оставят после себя: цветущий сад или выжженное пепелище. Мой адмирал добавляет, что это верно и в отношении тех, кто видит людей только в своей ближайшей родне, своей нации или даже целой расе, а остальные для них не люди, а двуногие говорящие животные. Именно из-за таких политиков человечество знало больше всего бед.
По его мнению, симптомом того, что какая-то нация страдает подобной болезнью, является такое мерзкое явление, как человеческий зоопарк – вроде того, что устроил в Британии лорд Пальмерстон. Впрочем, не он первый не он и последний. На самом деле это явление не изжито и сейчас. Всего год назад Франция, переполненная колониальным чванством, организовала в Париже подобное представление, выставив на всеобщее обозрение живые «экспонаты» из таких своих колоний как Мадагаскар, Индокитай, Судан, Конго, Тунис и Марокко, и тем самым подписала себе смертный приговор. Говорят, что когда русский император узнал о том, что эту мерзость посетило больше миллиона французов, скривился как он зубной боли. И если до этого он решительно противился стремлению германского кайзера к войне с Францией, то потом вдруг переменил свое мнение, лишь приурочив вторую франко-германскую войну к своим операциям против Австро-Венгрии и Турции.