Воины Беловодья

Как только она созналась в грехе и ереси, и рассказала даже больше, чем от нее требовали, к ней каждый час посылался сторож, наблюдавший за тем, чтоб она не повесилась на платье, дабы избежать прощения через таинство исповеди. Ведь из опыта известно, что под конец некоторые из них приходят во временное замешательство, которое ведет к ужасной смерти и потере души, если их сознание не было искренним и добровольным.

Ввиду ее упорства и нежелания сознаваться сразу, а также в качестве устрашения и назидания другим, пока еще не покаявшимся еретичкам, мною было принято решение применить к ней казнь через сожжение на медленном огне.

Палач знал свое дело и подкладывал сырые вязанки столь искусно, что казнь растянулась на два часа. Да, все так и было, господин!

Воспоминание о тех пытках и казни и сейчас еще отзывается во мне, и когда я думаю о ней, со мной происходит тоже, что и тогда, когда ее привязали к этому проклятому креслу: скорбь и желание помочь. Более этих чувств я не ведал.

Внутренним взором я вижу ее лицо, уже не искаженное болью и криком, а умиротворенное, с доброй улыбкой взирающее на мир с высот горних. Она смотрит вниз широко раскрытыми блестящими глазами, и нет уже в них той мутной пелены, когда шипы кромсали ее тело. В них уже нет боли и горя, лишь одна доброта…

Тут лицо Якова странно просветлело, Кириллу показалось, что на нем появилась какая-то одухотворенность, смешанная с радостью. Верно, и вправду инквизитор часто видел в нынешних грезах свою первую жертву, и в самом деле жалел ее. Кирилл безучастно кивнул: «Продолжайте, Яков! Но все-таки какая же ты тварь!»

— И вот перо стремительно бежит по листу, и я уже не обращаю внимания на помарки, густые чернильные кляксы, прорванный местами пергамент. Главное — успеть вспомнить все! Часто кончик пера под сильным нажимом ломается — это досадная помеха, отнимающая у меня несколько драгоценных мгновений, господин. Тогда я хватаю другое — благо передо мною их целый пучок. — Монах указал на стаканчик с перьями. — Пучок остро очиненных перьев. Они никогда не кончаются, так же, как никогда не иссякают чернила в громоздкой чернильнице. Успеть! Вспомнить! Ни одна не должна быть забыта!

Он милосерден. Он даровал мне надежду. Я знаю, что как только я вспомню каждую, когда я пойму, где же, в какой миг я совершил ошибку, меня простят. Он лукав, но Ему я верю. Он обещал, что как только я увижу подшитые в фолиант листы и фолиант этот будет исписан до последней страницы, меня освободят. Освободят и помилуют.

«Он тебя не помилует, не в его власти, — подумал Кирилл. — Да и не надо это ему. Только ты сам сможешь себя освободить. Пока ты не поймешь, что надо сделать, никто тебя не помилует. Но однако какая же все-таки дрянь этот блеклый монах. Кто бы мог подумать! И что ж он скажет в свое оправдание, интересно? Покается, жалеть себя будет? Начнет замученных жалеть? Эх! Кто б мог подумать, что мне исповедь инквизитора выслушать придется. Ну Балор!».

А Яков все так же мерно продолжал рассказывать:

— Я надеюсь, я жду этого утра. Но оно не приходит. Потерян счет времени. Сколько пролетело? Века? Тысячелетия? Не знаю. Но верю, это утро настанет. И уже не надо будет исступленно записывать и вспоминать. Это утро придет.

Вторая была женщина, считавшаяся весьма благонравной, жена ткача. Для изготовления своих чародейных мазей она вырыла труп новорожденного ребенка. К ней было решено применить пытку водой. Чтобы лишить ее колдовских способностей, поначалу палач вырвал ей ноздри.

Помощники палача влили в ее горло большое количество кипящей воды, дабы размягчить плоть, а затем просунули в горло же ткань, завязанную узлами. Затем один из них резким движением вырвал ткань, и при этом повредил ей пищевод. Она чуть было не захлебнулась и истекала кровью, и по настоянию опытного палача допрос в этот день был прекращен.

Следующая пытка должна быть тяжелее предыдущей. Так предписывает опыт тех, кто боролся с ведовством до меня. Но, несмотря на все ухищрения палача, она не сознавалась, и тем самым очевиднее становилась ее вина. Но упорство ее, в конце концов, было сломлено дыбой, и она призналась в своей вине, ереси и также оговорила многих своих сообщниц. Вскоре ее казнили такой же мучительной и устрашающей смертью, как и смерть на костре.

Ее подвесили вниз головой, а ноги привязали к двум опорам. Подождав, пока к голове подойдет нужный приток крови, чтобы лопались глаза, помощники палача, орудуя двуручной пилой, распилили ее вдоль тела до самой шеи. Казнь эта применяется к уличенным в содомском грехе, но она также хороша и для ведьм.

Затем была Третья, Десятая, Сотая…

Иные недели я вел допросы с утра до позднего вечера, уличая в ереси и грехе по два, а иной раз и три десятка ведьм в один день.

Но иногда я проявлял милосердие, господин. Если виновная раскаивалась и сразу же во всем сознавалась, то и приговор тогда бывал мягок. Тогда перед тем как сжечь еретичку на костре, ее удушали, и в зависимости от искусства палача смерть наступала быстро.